В Национальной галерее в Вашингтоне (National Gallery) открылась выставка "Ян Вермер Делфтский" ("Jan Vermeer van Delft"). На ней представлены 22 картины, и по количеству собранных произведений ее нельзя сравнить с масштабными гала-экспозициями, проводимыми в последнее время крупнейшими музеями. Тем не менее Вермер — как раз тот художник, который может привлечь всеобщее внимание даже одной работой: и потому, что в мире всего 35 подлинных его полотен, и потому, что все они — шедевры. Собрать две трети его произведений вместе под силу очень немногим музеям, и камерная экспозиция в Вашингтоне легко может соперничать с грандиозным шоу в парижском Гран-Пале, где можно увидеть сейчас более 200 работ Сезанна, за право называться выставкой года.
Вермер — безусловный баловень интеллектуалов ХХ века. Он был, что называется, открыт французским художественным критиком Теофилем Торе, посвятившим ему серию восторженных статей в Gazette des Beaux-Arts в 1866 году. С этого времени души и сердца эстетов были отданы голландцу. Любовь к нему стала признаком безошибочного вкуса. Сегодня при взгляде на картины Вермера первым делом вспоминаются слова Марселя Пруста, назвавшего "Вид Делфта" самой прекрасной картиной в мире. Эта работа играет в романе "В поисках утраченного времени" не менее важную роль, чем некоторые персонажи.
Живопись голландца стала не только предметом восхищения, но и частью образного мира таких разных художников ХХ века, как Олдос Хаксли, Сальвадор Дали, Андре Мальро и Питер Гринуэй. История восприятия Вермера в нынешнем столетии могла бы стать увлекательнейшим сюжетом книги, посвященной исследованию эстетства и снобизма, которые в нашем веке столь тесно переплетены, что даже гениальному Прусту не удалось их разделить. Писатель создал трагическую и смешную фигуру Свана, воспев и высмеяв в ней всех грядущих снобов и эстетов — вплоть до 1995 года. Сван, кстати, собирался писать монографию о Вермере.
Восхищение, которое испытывали перед Вермером законодатели вкуса, определило массовую моду среди коллекционеров, соревновавшихся на аукционах, чтобы приобрести его работы, пока это еще было возможно. Неудивительно, что Вермер, провозглашенный после двух столетий забвения наряду с Рембрандтом и Халсом величайшим голландским живописцем XVII века, стал, пожалуй, самым дорогим художником в мире. Сегодня практически все его картины находятся в государственных музейных собраниях, и их появление на аукционах невозможно. Представить себе, во сколько бы был оценен какой-нибудь из знаменитых Вермеров на художественном рынке, весьма затруднительно из-за фантастичности такого предположения. Скорее всего, под сотню миллионов долларов, а если учесть размер его шедевров ("Молочница" из Амстердама — 45х41см, "Девушка с жемчужной серьгой" из Гааги — 46х40, "Кружевница" из Лувра — 24х21, "Женщина, взвешивающая жемчуг" из Вашингтона — 42х38), то квадратный миллиметр его живописи будет стоить не дешевле, чем миллиметр полотна Леонардо да Винчи.
Наследие Вермера оказалось связанным со множеством громких скандалов, один из которых начался в 1930-е годы, а закончился в 1945-м. Речь идет о самой значительной подделке ХХ века — фальшивых Вермерах работы голландца Хана ван Мегерена. В 1937 году музей Бойманс в Роттердаме купил неведомый шедевр Вермера "Христос в Эммаусе", написанный на очень редкую для художника религиозную тему. А в смутное время оккупации на художественном рынке появилось еще четыре работы, приобретенные различными музеями и коллекционерами, одну из них купил Геринг.
После окончания войны Хана ван Мегерена, занимавшегося продажей картин, обвинили в коллаборационизме. На суде разразился скандал, бросивший тень на всех голландских экспертов, подтвердивших авторство новоявленных Вермеров, — ван Мегерен доказал, что Вермеров, в том числе и из коллекции Геринга, написал он лично. Опозоренных историей с фальшивками искусствоведов можно оправдать военной неразберихой, давлением церкви, с восторгом воспринявшей миф о том, что Вермер создал религиозные полотна для католических общин, и конечно, гением самого художника, столь же прославленного, сколь и таинственного.
Сведения о Вермере необычайно скудны: известны даты его рождения, женитьбы и смерти, имеется опись имущества его вдовы, сделанная через год после похорон мастера, но до нас не дошло ни одной строчки, написанной самим художником, ни единого его высказывания даже в передаче современников, и — что еще более удивительно — ни слова самих современников о его творчестве.
Как голландцы XVII века воспринимали своего гениального соотечественника, можно догадываться только по сухим описаниям коллекций и аукционов, где встречается имя Вермера, да по сообщению французского путешественника Бальтазара де Монкони, который во время пребывания в Делфте посетил дом художника, где не смог увидеть ни одной работы, так как все уже были проданы. Сравнительно высокие оценки картин Вермера и несколько имен богатых и влиятельных коллекционеров, собравших изрядное количество его произведений, чуть ли не все его творчество, говорят о том, что Вермер был достаточно известен и покровители избавляли его от работы на рынок, обеспечивая ему полную свободу в выборе манеры и сюжетов.
Существование Вермера, видимо, было защищено от превратностей судьбы художника. Заботливость покровителей объясняет и забвение, постигшее его в XVIII-XIX веках, — работы голландца оказались сосредоточены в немногочисленных очень закрытых частных коллекциях. Не объясняет это только уникальности живописного мира Вермера, на удивление близкого голландской жизни XVII века и в то же время столь уникального, столь самостоятельного, что он уже на протяжении полутора веков продолжает привлекать самые изощренные умы, предлагающие бесчисленные объяснения очарования внешне таких простых произведений.
На выставке в Национальной галерее Вашингтона собрано столько же произведений Вермера, сколько фигурировало на знаменитом амстердамском аукционе Герарда Хута, состоявшемся 16 мая 1696 года, спустя двадцать лет после смерти художника. Одним из главных открытий американской ретроспективы стало то, что многие работы, подвергнутые кропотливой реставрации, продемонстрировали красоты живописи, неожиданные даже для Вермера. Таким образом, вашингтонская выставка удивительным образом воспроизвела знаменитую амстердамскую распродажу, на которой просвещенные голландские знатоки могли наслаждаться многочисленными шедеврами художника — сияющими красками, еще не успевшими потускнеть от времени и действия разложившегося лака.
Магию искусства Вермера объясняли силой его натуралистического реализма; использованием камеры-обскуры; влиянием оптических теорий; притягательностью его абсолютно фантастического мира, состоящего из невероятно прекрасных дам и кавалеров и элегантных интерьеров, реальных, как сон; самодовлеющей красотой его живописи, воспринимаемой так же отвлеченно, как платоновская Идея, и тем самым предвосхищающей ХХ век с его культом самоценности искусства; глубоким скрытым смыслом произведений; сложным символизмом, недоступным для понимания непосвященных, и многими другими взаимоисключающими интерпретациями. Из них сплетается сложный узор восприятия Вермера в нашем столетии. Здесь есть и снобизм Свана, и роман Хаксли, где картина голландца в лифте миллиардера пристыжает своей абсолютной красотой бесстильную современность, и лекция Дали в Лувре, уподобляющая "Кружевницу" цветной капусте, и сборище холодных монстров, ряженных в костюмы Вермера, в фильме Гринуэя "ZOO".
Но на вашингтонской выставке все меркнет перед совершенством отреставрированных картин. И слишком умудренный зритель может попасть в положение прустовского Бергота, которому кажется, что на одной чаше весов — вся жизнь, "а на другой — стенка, очаровательно написанная желтой краской". Удастся ли кому-нибудь из посетителей понять Вермера, очищенного от разложившегося лака и эзотерических интерпретаций? Скорее всего, мы об этом не узнаем, ведь, если верить Марселю Прусту, разгадка тайны голландца приходит перед смертью, как это и произошло с Берготом, последней мыслью которого было: "Мне бы все-таки не хотелось, чтобы обо мне кричали вечерние газеты как о событии в связи с этой выставкой".
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ