На Новой сцене МХАТа имени Чехова состоялась премьера спектакля "Брехтиана, или Швейк во второй мировой войне". Постановку собственной композиции на основе произведений Бертольта Брехта осуществил художественный руководитель театра-студии "У Никитских ворот" Марк Розовский.
В Камергерский переулок Розовский пришел не только с большим опытом постановки "музыкальных представлений" в собственной студии, но и с чудом не растраченным зарядом художника-гражданина. Во всяком случае, в начале спектакля играющий Швейка Вячеслав Невинный зачитывает слова Брехта, и из интонации, с которой они произносятся, следует, что к творчеству великого немца потомки обратятся тогда, когда поймут, что у них нет будущего. Значит, по Розовскому, нам пришла пора вспомнить об основателе "Берлинского ансамбля".
По жанру сценическое сочинение Розовского представляет собой спектакль-обозрение на основе фрагментов нескольких брехтовских пьес. За основу этого причудливого "Брехт-ревю" драматург-режиссер взял не слишком популярную пьесу "Швейк во второй мировой войне". Точнее, ту ее часть, что разворачивается в пражском трактире "У чаши". Обстановка — столики для посетителей, большое зеркало, стойка бара — позволяет превратить весь спектакль в непрерывный эстрадный концерт наподобие развлекательной программы кабаре. Герои появляются на сцене точно участники шоу, сбегая по ступенькам из округлой дыры в ржавом металлическом заднике. Принципы допуска этих героев в спектакль самые разнообразные.
Мелькнувшее в разговоре Швейка с барменшей пани Копецкой слово "карьера" оправдывает включение отрывка из пьесы "Карьера Артуро Уи, которой могло не быть". Мекки-нож появляется вообще ни к селу ни к городу — разве что для того, чтобы обнаживший фирменную белозубую улыбку и облачившийся в желтый плащ с черными отворотами Игорь Верник мог усладить слух зрителей знаменитой балладой Курта Вайля из "Трехгрошовой оперы". А отрывок из пьесы "Мамаша Кураж и ее дети" почему-то возникает в подтверждение того факта, что Швейк (который, как известно, в пьесе о маркитантке Анне Фирлинг не фигурирует вовсе) — персонаж вечный, заранее призванный на все войны в истории. Ни один из использованных брехтовских сюжетов сам по себе Розовского не волнует. Ему интересен необязательный коллаж из отрывков, каждый из которых, с одной стороны, кончается раньше, чем успевает надоесть, а с другой — не требует серьезного отношения к себе. В который раз, теперь на сцене МХАТа, он пытается настойчиво скрестить профессиональный театр с художественной самодеятельностью.
Увы, сложиться в нечто целое эти обрывки решительно не желают. Поэтому приходится хотя бы окрашивать их в краски уличной актуальности и расцвечивать незатейливым юмором, вроде путаницы фамилии Кокошка и слова "какашка" или поминания Штирлица. Видимо, в подобных импровизациях, по Розовскому, заключается верность брехтовскому принципу народного, площадного театра. Артуро Уи является в облике и с лексикой "нового русского", почему-то проживающего на Брайтон-бич, который по совместительству еще и рвущийся к власти фашиствующий молодчик. А то, что выдается в спектакле за зонги, на деле оборачивается то невольной пародией на современную попсу, то полублатной одесской песенкой. Знаменитый же финальный зонг из "Доброго человека из Сезуана" звучит и вовсе гневно-задорным пионерским гимном, призванным окончательно разбудить вздремнувшую было общественную совесть.
Розовского лицом к Брехту развернула, судя по всему, понятная тревога за исход предстоящих парламентских и президентских выборов. Режиссер переживает, верит в лучшее и уверен, что с художника, как всегда, спросится. Бертольт Брехт употреблен с пользой для дела.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ