250 лет назад, в 1759 году, императрица Елизавета Петровна повелела выслать воинские команды на борьбу с шайками грабителей, одолевавших Российскую империю. Отечественные преступники, охотившиеся за самой лакомой добычей — экипажами, перевозящими крупные суммы и ценности, отличались жестокостью к жертвам, а вовсе не изощренностью задуманных преступлений. И когда в России в 1906 году началась эпоха революционных ограблений банков, их владельцы и служащие оказались не готовы к преступным новшествам вроде многолюдных налетов или хитроумных подкопов. Вдобавок в банках, как правило, не было ни сигнализации, ни приличных сейфов.
Дубина народной нужды
В отличие от гениев, с которыми злодейство несовместно, весь остальной народ Руси на протяжении веков был вынужден жить совместно с разного рода татями и разбойниками, промышлявшими на больших дорогах, в селах и городах. Можно взять любые письменные свидетельства об отечественном прошлом, чтобы убедиться: ни одна эпоха не обходилась без налетов и грабежей. Разница заключалась лишь в том, что поначалу на силовой отъем чужой собственности смотрели как на явление обыденное и даже неизбежное. Именно поэтому в рассказах о правлении князя Олега, получившего всю власть после смерти легендарного Рюрика, не без удивления отмечается, что он начал ходить в походы не только ради грабежа, но и преследуя политические цели.
Со временем грабежи стали делиться на правильные и воровские. Первые проводились князьями и их дружинами для государственных целей — ослабления противника, завоевания новых земель, приведения к покорности забывших свое место вассалов. А с помощью вторых, рискуя здоровьем и жизнью, поправляли свои финансовые дела менее значительные и совершенно простые жители Руси. При этом частота воровских грабежей напрямую зависела от состояния дел в государстве. Чем спокойнее и зажиточнее жили подданные князя, тем реже возникало у них желание сбиваться в шайки и перераспределять состояния зажиточных земляков в свою пользу. Однако в общем и целом грабежом баловались все, кто мог оторваться от сохи и взять в руки дубину. К примеру, даже самые добропорядочные новгородцы, как свидетельствовали летописи XIII-XIV веков, не могли удержаться от соблазна и во время регулярно случавшихся больших пожаров бросались грабить дома и церкви, убивая тех, кто вставал на их пути.
Так что обвинение в грабежах можно было предъявить кому угодно, и оно с большой вероятностью могло подтвердиться. К примеру, в XII веке новгородский сотский Ставр начал похваляться тем, что живет лучше и богаче великого князя. Узнавший об этом Владимир Мономах вызвал бахвалившегося Ставра в стольный град Киев и заточил в темницу, совершенно доказательно обвинив сотского и новгородских бояр в грабеже.
В последующие века борьба с грабежами в личных целях постоянно усиливалась. В 1539 году в Москве появился Разбойный приказ, на который возлагалась вся карательная работа по очистке страны от разбойников. Дьякам, подьячим и иным служилым людям Разбойного приказа давались самые широкие полномочия по искоренению татьбы по всей Руси и в особенности в Москве. Однако главные московские грабители еще несколько лет оставались недосягаемыми для борцов с разбоями, хотя и производили налеты практически в открытую. Секрет неуловимости многочисленной шайки заключался в том, что состояла она из дворовых людей и приспешников князей Глинских — родственников малолетнего царя Ивана IV, которому еще только предстояло стать Грозным. Так что вопрос о банде Глинских решился во время очередного мятежа, когда недовольные москвичи перебили немалое число царских родственников и их приспешников.
Правда, по свидетельству князя Андрея Курбского, в те времена в Москве действовала еще одна довольно крупная шайка, занимавшаяся убийствами и похищением чужого имущества, пресечь деятельность которой Разбойный приказ не мог при всем желании. Проблема заключалась в том, что грабежами ради забавы занимался сам юный царь со своими приближенными. И это развлечение никакими законами не преследовалось.
Для борьбы с крупными шайками грабителей Разбойным приказом изобретались самые разнообразные меры. То на места высылались ратные люди с опытными начальниками для уничтожения банд. То в помощь воеводам отправлялись опытные в сыске люди, чтобы найти грабителей, задержать, пытать и казнить татей и их пособников и скупщиков краденого. Однако нередко случалось так, что оголодавшие ратники сами начинали грабить крестьян ради пропитания. А сыщики, по обыкновению русского чиновничества, вместо реального розыска начинали создавать липовые дела о содействии татям, в чем обвиняли богатых людей, вымогая взятки. Разбойный приказ самоликвидировался в Смутное время, но уже в 1611 году его восстановили и вновь велели уничтожать умножившиеся за время безвластия ряды грабителей и убийц.
Нужно признать, что борьбе с разбойниками мало помогали не только воинские экспедиции и гастроли лучших сыщиков в провинции, но и самые суровые меры наказания, применявшиеся к грабителям. К примеру, наказывали не только тех, чья вина была доказана (их казнили со всей возможной жестокостью), но и тех, чьи преступления не нашли полного и доказательного подтверждения (их приказывали держать в тюрьме до смерти). Несмотря на это, в стране ежегодно появлялись все новые шайки грабителей. Многим русичам идея сказочно быстрого обогащения казалась очень уж привлекательной. Ведь только у могилевских мещан, ограбленных во времена Ивана Грозного у Смоленска, лихие люди взяли добра и денег на 600 руб.— огромную для тех лет сумму. А грабежи на торговых путях случались очень часто.
Однако для большинства простолюдинов, подавшихся в татьбу, как это тогда называлось, грабеж оказывался едва ли не единственным способом, чтобы прокормиться и не дать семье умереть с голоду. Так что схема ухода от честной жизни к преступной и в XVII, и в XVIII, и в XIX веке выглядела совершенно одинаково. К весне крестьянская или мещанская семья подъедала все запасы и жена с детьми отправлялась христарадничать, выпрашивая хлеб у ближних и дальних соседей. А если и этот источник ничего не приносил, глава семьи хочешь не хочешь начинал искать знакомства с лихими людьми, благо их было полно повсюду, и брался за дубину. Власти тоже всегда реагировали на всплески грабежей одинаковым образом: высылали карательные экспедиции, сыщиков и жестоко наказывали разбойников, их укрывателей и скупщиков добычи. Да и схема ограблений на протяжении многих веков оставалась неизменной. Нападать на дома богатых людей из-за многочисленной и зачастую вооруженной дворни было опасно. Так что через наводчиков из окружения толстосума грабители выясняли, когда и куда он может поехать с крупной суммой. Экипаж поджидали в уединенном месте и там наваливались на седоков и охрану, если таковая случалась, используя все оружие, что сумели добыть, а чаще всего обыкновенные дубины.
Артисты преступного жанра
В глазах народа члены шаек, в особенности их главари, выглядели настоящими героями, о них слагали легенды, в которых размеры добычи разбойников преувеличивались, а обстоятельства нападений приукрашивались. Правда, в большинстве случаев подобная слава настигала героев после их казни. Но после появления и распространения бульварных газет грабители поняли, что получили в свои руки оружие, действующее ничуть не хуже дубин. Газетные статьи, их пересказы и возникавшие на их почве слухи наводили такой страх на обывателей, что они расставались со своим добром почти без сопротивления. А чтобы пресса обратила внимание на ограбление, требовалась какая-либо яркая деталь, за которую могли ухватиться репортеры.
К примеру, известный русский сыщик И. Д. Путилин вспоминал о разбойничьем нападении, жертвой которого стал он сам по пути с дачи в Петербург:
"Вдруг моя лошадь остановилась, а затем круто шарахнулась в сторону. В тот же миг чьято сильная рука схватила Серко под уздцы и осадила на месте... Я растерянно оглянулся вокруг и увидел, что по обеим сторонам моего кабриолета стоят две странные, фантастические фигуры... Рожи их были совершенно черны, а под глазами и вокруг рта обрисовывались широкие красные дугообразные полосы. На головах красовались остроконечные колпачки с белыми кисточками... У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он трубно прорычал грубым, хриплым голосом: "Нечестивый! Гряди за мной в ад!"".
Изобретательностью и артистизмом отличались и ограбления, организованные в Бессарабии знаменитым в начале XX века налетчиком Григорием Котовским. После многочисленных ограблений, которые широко освещались прессой, налетчику пугать уже никого особенно не требовалось. Достаточно было сказать: "Я — Котовский", и перепуганные обыватели сами раскрывали кошельки и доставали деньги из комодов и сундуков. Проблема заключалась в том, что добыча при этом оказывалась не столь уж значительной. Ковры и прочие вещи нужно было кому-то продавать, а это увеличивало риск поимки налетчиков. А деньги давно уже стали переправлять с помощью банковских переводов, по почте или — на самый крайний случай — с оказией, с надежными людьми.
При новых способах перемещения ценностей нападения с дубинами на почтовые вагоны становились бессмысленными. Однако появились новые виды преступности — имитация разбойничьих налетов и кражи перевозимых денег почтовыми служащими. Правда, довольно скоро оказалось, что для имитации налетов требуется немалое искусство, поскольку даже не слишком опытные сыщики быстро распознавали обман и находили украденное.
Один из подобных случаев произошел в 1860-х годах в Никополе, где служил судебный следователь Кречет, который взялся привезти из губернской столицы Екатеринослава 4 тыс. руб. для своего знакомого помещика. Когда в полицию сообщили, что следователь по дороге в Никополь ограблен преступниками, это сразу же вызвало некоторое недоумение. В уезде, где мало кто бедствовал, крупных шаек и налетов не наблюдалось. Еще одной странной деталью оказалось то, что потерпевший и его жена по-разному реагировали на случившееся. Следователь рассказывал, что вместе с деньгами друга украли и его собственное жалованье и в доме не осталось ни копейки на пропитание. А его жена, хотя и причитала, не проявляла никаких реальных признаков беспокойства из-за грядущего голода. Но самым главным поводом для сомнений оказались показания письмоводителя, которого Кречет взял с собой в Екатеринослав без малейшей реальной надобности, а потом отправил назад с пакетом к своей жене. Тут уж все встало на свои места, и в ходе обыска в квартире Кречетов нашлись и пресловутый пакет, и "похищенные страшными разбойниками" деньги.
Без особых проблем находились и деньги, похищавшиеся в почтовом ведомстве. Там служащих и почтальонов подталкивала к преступлениям необычайная легкость обогащения. Деньги сдавались отправителями на почту, при них пересчитывались и запаковывались в пакеты, которые затем складывали в пломбируемые мешки и доставляли на станции к приходу поездов с почтовыми вагонами. По существу, любой служащий, имевший доступ к упаковке мешков, мог улучить момент и украсть один или несколько пакетов. Благо к денежному грузу составлялась опись, где указывалась сумма, вложенная в каждый пакет. Вот только круг подозреваемых всегда был очень узок, а почтовое ведомство платило сыщикам хорошие премиальные за поимку воров. Так что после нескольких случаев кражи на почтах прекратились. А в почтовых вагонах если и воровали, то по мелочи, чтобы выдать кражу за обычную потерю пакета.
Революционные способы грабежа
Относительное спокойствие, нарушаемое время от времени отечественными и гастролирующими по России зарубежными грабителями и медвежатниками, которые специализировались на вскрытии сейфов, продолжалось до начала XX века. Российские преступники знали грань, за которой власть становилась жесткой до жестокости, и старались не переходить ее. Да и тайные организации уголовников напоминали скорее профсоюз, чем мафиозную структуру, и потому вряд ли были способны организовать крупное дело. Поэтому ограблений, напоминающих заокеанские нападения на поезда и банки, в Российской империи не ожидал никто.
И именно этим воспользовался глава боевой технической группы РСДРП Леонид Красин, отвечавший за финансирование партии, прежде всего ее левого крыла — большевиков. После начала революции 1905 года подконтрольные ему боевые структуры партии совершили множество налетов на почтовые отделения, транспорт и питейные заведения. Боевиков, впрочем, довольно часто ловили, и по законам военного времени им грозило самое суровое наказание вплоть до смертной казни. Но главное — подобные экспроприации приносили слишком мало. Что могло дать обычное почтовое отделение? В лучшем случае несколько тысяч рублей, что было не выгодно ни с политической, ни с экономической точки зрения. Массы начинали верить в правительственную пропаганду, твердившую, что все революционеры — преступники. А затраты на подготовку экспроприаций — закупку оружия, взрывчатки, изготовление фальшивых документов и экипировку боевиков — оказывались сравнимыми с суммами, полученными в результате акций.
"Однажды,— вспоминала бывшая революционерка Т. Вулих о группе кавказских боевиков, которую возглавлял знаменитый Камо (Тер-Петросян),— ко мне заявился Елисо... В то утро они произвели "экс". У них были сведения, что в тот день в кассе городского ломбарда (на Эриванской площади в здании городской думы) должна была быть крупная сумма... Елисо, Ваничка и Котэ пришли в ломбард к его открытию и сели в приемной со всеми клиентами. Как только сторож вошел с ручной кассой, они подняли револьверы с криком "Руки вверх!". Елисо выхватил у сторожа кассу, разбил ею огромное стекло — тут-то он и порезался,— выпрыгнул на площадь, за ним последовали двое других, и все трое бросились бежать... Благополучно скрывшись, они где-то в глухом месте разбили кассу, деньги взяли, а кассу там же бросили. К их сожалению и досаде, в кассе оказалось всего не то 5, не то 10 тысяч. За ними устроили погоню, они слышали выстрелы (действительно, как мы потом узнали, был случайно убит проходивший портной), но им все же удалось скрыться. Елисо был очень огорчен, что так блестяще удавшаяся операция принесла такие ничтожные плоды".
Решение проблемы напрашивалось само собой. Следовало выбрать объект, где можно было сразу сорвать крупный куш. И им могли быть только банк или карета, перевозящая крупную наличность. Однако инкассаторские кареты, как правило, охранялись не только стражниками, но и казаками. Поэтому акция могла сорваться или окончиться перестрелкой с непредсказуемыми последствиями. Поэтому для пробы решили взять банк.
Красин подошел к делу со свойственной ему расчетливостью. Он выбрал банк в Великом княжестве Финляндском, где русскую власть недолюбливали, а имперской полиции, по сути, не давали действовать. Чтобы не портить отношения с финнами, в качестве цели выбрали отделение Государственного банка в Гельсингфорсе, именуемом ныне Хельсинки, а не какой-либо финский частный банк. С той же точностью Красин выбрал и исполнителей. Вместо того чтобы поручать дело идейным, но расхлябанным и болтливым революционным интеллигентам и студентам, он, что называется, передал подряд на ограбление латышским боевикам, которые уже участвовали в столкновениях с армией и полицией на родине и имели боевой опыт, а трое из них вдобавок ко всему были родными братьями, что исключало возможность предательства.
13 февраля 1906 года по старому стилю латышские боевики и привлеченные ими в помощь финские социал-демократы вошли в банк. Восемь участников налета заняли позиции на лестнице банка — у входа и на площадках этажей, а остальные вошли в помещение. Управляющего отделением связали, а пытавшегося защитить его сторожа убили. Остальные служащие подчинились налетчикам и безропотно позволили запереть себя в приемной управляющего. Вслед за этим налетчики очистили кассу отделения Государственного банка и совершенно спокойно вышли и разошлись в разные стороны.
Самое любопытное заключалось в том, что никакой сигнализации в банке не существовало, а телефонные провода налетчики просто перерезали. Но даже если бы служащим как-либо удалось дать знать полиции о происшедшем, ее чинам вряд ли бы удалось быстро добраться до банка. На всех прилегающих улицах фланировали члены финской Красной гвардии, готовые по команде перекрыть подходы к банку. Так что о происшествии стало известно лишь после того, как жена одного из служащих забеспокоилась из-за того, что он не пришел обедать домой. Прибывшей полиции оставалось подсчитать урон, нанесенный боевиками,— более 175 тыс. руб.
Если бы не убийство сторожа, налетчики, наверное, могли бы рассчитывать на снисходительное попустительство финской полиции и финского общества. Но бессмысленное убийство человека, которого сначала застрелили, а потом зачем-то искололи кинжалом, возмутило финнов. На следующий день кассир на станции в Гельсингфорсе заметил, что у пассажира, покупавшего билеты для себя и четырех своих товарищей, слишком толстый бумажник, и сообщил об этом полиции. На следующей станции при попытке задержания боевики убили жандарма, ранили полицейского и попытались бежать в лес по снегу. Но теперь на них навалилась вся полиция Великого княжества, и вскоре их арестовали.
Еще два дня спустя два парня оставили в редакции газеты в Таммерфорсе на время узелок. В иных обстоятельствах боевики могли рассчитывать на молчание и помощь газетчиков. Но убийц они покрывать не стали и вызвали полицию. Одного из парней задержали без особых проблем, а второго повели в полицейский участок, предварительно не обыскав. Боевик прятал нож, которым убил комиссара, ранил двух полицейских, а затем, захватив оружие, несколько часов держал оборону и сдался лишь после того, как расстрелял все патроны.
Всех пойманных боевиков и их финских помощников судили и приговорили к суровому наказанию. Однако, поскольку в Финляндии действовали отличные от всей остальной империи законы, никого из налетчиков не казнили. Удачной оказалась акция и в финансовом плане. За вычетом того, что отобрала у боевиков финская полиция, и затрат на подготовку налета, партия большевиков получила более 100 тыс. руб. Единственным неприятным моментом стало то, что руководство партии запретило Красину устраивать экспроприации. Но запрет, как оказалось, легко можно было обойти.
После гельсингфорской экспроприации к главе боевой технической группы обратились эсеры, попросившие оказать помощь в налете на банк в обмен на часть добытых денег. Казалось бы, эту акцию ожидал полный провал. Ведь после финской истории банки должны были как следует задуматься о своей безопасности. Во всяком случае, в этом уверял газетчиков директор Петербургского общества взаимного кредита А. П. Никитин. Он рассказывал в интервью, что все решетки на окнах и двери укреплены, поставлена дополнительная охрана из полицейских в штатском. Правда, он умолчал о том, что ни в одном банковском учреждении, за исключением Государственного банка и нескольких его отделений и центральной конторы "Лионского кредита" в Петербурге, нет надежных сейфов. И о том, что практически нигде так и не удосужились обзавестись сигнализацией.
Этим обстоятельством и воспользовались боевики-эсеры. По всей видимости, не без участия Красина они выбрали наилучшее время для нападения на банк — после четырех пополудни, когда прием посетителей прекращался, а в банке оставались, как правило, лишь дежурный управляющий и служащие, сверявшие кассу с денежной документацией.
7 марта 1906 года 20 боевиков ворвались в Московское общество взаимного кредита, разоружили и связали полицейских, а затем вывели из кабинета директора банка Лебедева и заставили его открыть хранилище. Налетчики взяли 875 тыс. руб. наличными, что стало рекордом России. До них еще никто столько разом не крал. При этом эсеры побрезговали ценными бумагами на 23 млн руб. С большевиками они расплатились сполна и даже успели снабдить деньгами некоторые организации своей партии. Но довольно скоро практически всех участников налета арестовали. Ведь у политической полиции — охранного отделения — хватало агентуры во всех партиях и течениях, так что установить личности налетчиков оказалось делом не очень сложным.
Ускользнуть удалось лишь руководителю налета и одному из участников. Руководителя нашли, арестовав человека, подбиравшего под стенами тюрьмы записки от заключенных и разносившего их адресатам. У него и обнаружили адрес нужного человека. А вот история одного из налетчиков, Беленцова, заслуживает особого внимания. При налете на банк он взял пакет с 230 тыс. руб. и бежал от товарищей. Обнаружили его в конце марта в Швейцарии, в вагоне-ресторане поезда, где он выпил разом две бутылки коньяка и затеял скандал. После протрезвления в психиатрической лечебнице обладателя крупной суммы наличных — он взял с собой 37 тыс. руб.— арестовали и предупредили о нем российские власти. Но заполучить преступника полиции не удалось: после передачи российским властям он по дороге в Москву бежал из поезда. Догнать его охранники не смогли. Затем его едва не убили товарищи по партии, решившие, что его побег — полицейская операция, а также не простившие ему кражи награбленных денег. Но Беленцов снова умудрился сбежать до расправы. Казалось бы, он канул в Лету и мог бы, имея немалые деньги, где-нибудь тихо наслаждаться жизнью. Однако его арестовали на железнодорожной станции, приняв за обыкновенного воришку. А затем жандармы обнаружили его в тюрьме, где он сидел под чужой фамилией. Воспользоваться деньгами ему так и не удалось. В 1907 году он умер в тюремной больнице.
Не повезло и большевикам. Большую часть закупленного на награбленные деньги оружия им так и не удалось доставить в Россию. Но все эти обстоятельства ничуть не охладили пыла большевиков, в особенности кавказских. В июне 1907 году они наконец-то совершили настоящую крупную экспроприацию. Они получили сообщение, что почта в Тифлисе посылает в Государственный банк 250 тыс. руб.
"На следующий день,— вспоминала жена Камо Медведева-Тер-Петросян,— 23 июня 1907 года, около 10 часов утра кассир Государственного банка Курдюмов и счетовод Головня, получив 250 тысяч рублей, сопровождаемые двумя стражниками и пятью казаками на двух фаэтонах, направились в банк. Перед Пушкинским садом, откуда видна почта, Пация Голдава дала условный знак стоявшему у ворот склада Степко Кицкирвелли: "Тронулись!"... Окруженные всадниками, быстро катились фаэтоны... Сильным взмахом рук все бросили свои бомбы. Два и еще два взрыва. На мостовой осталось двое городовых и один казак. Лошади стремительно разнесли охрану по сторонам. Но фаэтон с деньгами не взорвался от бомбы, и запряжка понесла его... Это был решающий момент, и один только Бачуа не растерялся. Бегом бросился он наперерез лошадям и догнал фаэтон в конце площади. Не раздумывая, не заботясь о себе, он бросил бомбу под ноги лошадей. И силой взрыва был отброшен на землю. Еще раз деньги могли ускользнуть от смелых боевиков, но вовремя подоспел Чиабришвили. Оставив без внимания Бачуа, он рванул из фаэтона денежный мешок и бросился к Вельяминовской улице... Камо доставил деньги на квартиру Миха Бочаридзе, и оттуда, вделанные в диван, они были переправлены во вполне безопасное место — кабинет заведующего обсерваторией".
Беда заключалась лишь в том, что большая часть похищенных 250 тыс. оказалась в самых крупных — 500-рублевых — купюрах, номера которых были переписаны, так что воспользоваться ими не удалось. Многие большевики, включая Камо, затем были арестованы в России и за границей, и, несмотря на то что несколько успешных экспроприаций все-таки провести удалось, этот способ пополнения партийной кассы вскоре действительно вышел из моды. А за крупные ограбления банков взялись профессионалы, и в 1916 году рекорд эсеров-налетчиков был побит. Банда варшавских воров, сделав подкоп, в банке Харьковского приказчичьего общества взаимного кредита похитила на 2,5 млн руб. ценных бумаг и довольно незначительную сумму наличными. Но и этим ворам не удалось воспользоваться добытыми ценностями. Главарь банды завел интрижку с женой своего подельника — чиновника, помогавшего организовать кражу, и ревнивый муж сдал всех полиции.