10 ноября спектаклем "Мастер и Маргарита" завершились петербургские гастроли Театра на Таганке. На сцене ДК "Выборгский" москвичи показали четыре спектакля: премьерную "Медею", "Мастера и Маргариту", "Высоцкого" и "Тартюфа".
В прошлом сезоне театр Юрия Любимова приехал в Петербург впервые за долгие годы. Волна интереса к магическому слову "Таганка", к авантюрной судьбе Любимова и к конфликтам, сотрясавшим театр, схлынула после первых же спектаклей. Заговорили о том, что мастер уже не тот и что всякому театральному коллективу отпущен свой жизненный срок.
Нынешний визит Таганки не вызвал ажиотажа, особенно по контрасту с недавними триумфальными гастролями Ленкома. Ничего особенного не ждали, поэтому и острого разочарования не было. Характерно, что интерес зрителей рос пропорционально возрасту спектаклей. Наибольшим успехом пользовались "Мастер и Маргарита", в чьей афише демонстративно значилось: "спектакль старый", "декорации старые", "актеры старые" и т. д. Наименьшим — премьерная "Медея", даже не собравшая полного зала. Такая связь закономерна: легенда Таганки и ее главные победы, окутанные шлейфом полузапретности, принадлежат прошлому. Петербургские зрители, некогда отлученные — территориально и материально — от элитарного таганского мифа, пришли причаститься к нему, пусть и с опозданием. Оттого словосочетание "старый спектакль" оказалось более влекущим, чем слово "премьера". Зрительный зал существенно отличался от публики захаровских спектаклей: в партере не пищали пейджеры, зеленых пиджаков заметно не было и гардероб не ломился от норковых шубок.
Нет ничего уничижительного в признании, что Театр на Таганке был модой. Это свидетельствует о его некогда идеальном попадании в ритм времени. Плен времени был для Любимова счастливым и единственно возможным. Вечный оппозиционер, вечный боец и спорщик, он почти не изменился даже внешне. Построение программы гастролей доказало, что нащупывание публицистических связей со зрителями по-прежнему остается для Любимова главной заботой.
В качестве присяги бескомпромиссному прошлому выбран "Высоцкий". Чему или кому еще можно сейчас присягнуть, чьим именем из опально-героического периода поклясться? Но сама структура этого реанимированного спектакля рассчитана на пафос, без которого действие обессмысливается, теряет упругость и ритм. В сценах из "Гамлета" (где по замыслу все должно быть как при Высоцком, но только вместо него — черная дыра) не играют больше ни Демидова, ни Смехов, ни Сайко. А значит перед нами — тщательно разыгранная имитация. Одна сплошная черная дыра. Очевидно, понимая, что дух Гамлета-барда покинул "старый спектакль", Любимов ввел в него Никиту Высоцкого, надеясь нащупать нерв в кровной связи. Но это тоже своего рода имитация: прошлое нельзя реанимировать.
Еще два "старых спектакля" — "Тартюф" и "Мастер и Маргарита" — тоже оказались в гастрольной афише не случайно. "Мастер" когда-то был чуть ли не самым популярным таганковским хитом. Думается, Любимов включил его в программу не только в надежде на возрождение зрительского бума, но и потому, что в эпоху "новых русских" нэповская сатира должна была обрести злободневность. В итоге забавные коленца Коровьева и К° окончательно потеснили духовные метания советского интеллигента и страдания евангельских героев, нарушив внутреннюю пропорцию и превратив спектакль в подобие бесконечного воландовского варьете. В качестве утраченного объекта для обличения сгодился также дряхлый "Тартюф" — лицемер, пришедший к власти благодаря человеческой слепоте.
"И людей будем долго делить на своих и врагов", — пел Владимир Высоцкий. "Медея" доказала, что у бойца Любимова азарт борьбы не иссяк. Мир "Медеи" — это мир в состоянии войны. Трагедия Еврипида в трактовке Таганки напоминает "Оптимистическую трагедию" Вишневского, неистовая Медея — не менее неистового Комиссара. Замысел Любимова вполне современен: жизнь на баррикадах ставит человека в ситуацию выбора. Кто-то выбирает жестокую правду, как Медея, а кто-то уютное приспособленчество, как Язон. Война проецируется на души людей, ненависть возвращается как бумеранг и оборачивается самоистреблением. В финале из мешков-кирпичей снова строятся баррикады. Война продолжается.
Любимовские поиски актуальных аллюзий привели к плакатности, резкости, к потере философского объема, к черно-белой образности и к делению героев "на своих и врагов". Однако время давно перемешало "своих и врагов" и требует других красок и другого языка. Нравственный максимализм больше невозможен — в том числе и в выборе выразительных средств.
"Медея" продемонстрировала таганковскую "ностальгию по настоящему", "Высоцкий" — по прошлому. "Мастер" и "Тартюф" — публицистически-сатирическую линию театра. "Бессменный арестант Таганки" Юрий Петрович Любимов по-прежнему пытается настроить свою скрипку в соответствии с мелодией смутной эпохи, которая все больше напоминает какофонию.
КАРИНА Ъ-ДОБРОТВОРСКАЯ