В воскресенье в Театре на Таганке спектаклем-триптихом "Бесы" закончились первые за последние восемь лет гастроли петербургского Малого драматического театра в Москве. За три недели столичные театралы могли посмотреть пять спектаклей художественного руководителя МДТ Льва Додина. Четыре из этих пяти постановок зрители других театральных столиц мира могли увидеть задолго до москвичей.
Успех гастролей нарастал с каждым днем. Если на первых московских представлениях "Братьев и сестер" задние ряды партера светились пустыми креслами, то уже через несколько дней у входа спрашивали лишний билетик, а на последних спектаклях найти стоячее место было трудно даже на бельэтаже. Зал старой Таганки благодаря Додину мог вспомнить о лучших годах своей истории. Впрочем, на "Братьев и сестер" публика поначалу не шла, видимо, боясь лицезреть нечто полуразвалившееся и вялое. Те же, кто пришел, увидели спектакль вполне бодрый, хотя и архаичный по сути — еще десять лет назад сценическая эпопея по прозе Федора Абрамова скорее итожила предыдущий этап театральной истории, нежели открывала следующий.
Правда и то, что театралы стремились не просто разом приобщиться к новейшей истории Малого драматического, но и заодно разгадать секрет небывалой для русской труппы популярности театра Додина на Западе. Тем более что петербургская критика на дебатах по этому вопросу поломала немало копий. В самых общих чертах "московский" ответ может быть таков. Очевидно, что в лице додинского театра Запад встретился с удивительным для него, когда речь идет о русских, сочетанием профессионализма и пафоса, умения работать и тяги к глобальным раздумьям о мировых проблемах. Там зрителей поражает второе, здесь — первое. Впрочем, второе здесь вменяемых людей уже раздражает не меньше, чем там — отсутствие первого.
Жестов, сцен, эмоций и идей в додинских "Бесах" на семь с половиной часов чистого театрального времени (а всего, с перерывами, этот марафон из трех спектаклей длится гораздо дольше: с полудня до позднего вечера) явно не хватает. Хватает только слов. Актеры надолго располагаются в каждой мизансцене, истово отдаваясь огромным массивам текста. Несколько динамичных эпизодов в последней, третьей части смотрятся скорее вынужденными исключениями из заданных Додиным правил игры. Поэтому зритель постепенно превращается в слушателя — поначалу тяготясь таким положением, но постепенно к нему привыкая. Тем более что бесконечно вглядываться в черноту невозможно, а спектакль Додина в декорациях Эдуарда Кочергина намеренно сумрачен и перегружен тьмой. Сгущая оттенки черного, режиссер последовательно выкачивает из пространства "Бесов" остатки воздуха. Доказать давно доказанное, напомнить давно затверженное наизусть — вот, увы, максимум принципиальных задач, которые дано здесь решить Додину. Четыре года назад, должно быть, Достоевский в МДТ звучал иначе, но сегодня назвать этих "Бесов" современным спектаклем значит обнаружить нарушения слуха.
Чем медленнее Додин читает "Бесов", чем серьезнее вслушивается в голоса персонажей, тем отчетливее проступает внутренняя пустота и банальность режиссерского решения — надежно, впрочем, защищенная сосредоточенной работой большинства актеров: от Сергея Бехтерева (Верховенского) до Игоря Скляра (Федьки-каторжника). Вообще профессиональная оснащенность и тренированность додинской труппы (иногда даже чрезмерные, несущие привкус автоматизма) впечатляют не только в "Бесах".
Цели же режиссера легче вычитать из буклета, чем из спектакля. На страницах книжечки письмена Додина помещены наравне с черновиками Достоевского, а высказаться на тему судеб России, кроме режиссера, дозволено также избранным актерам. Вообще, Додин предваряет каждый спектакль посланием с претензиями на миссионерство. Между тем лучшие его постановки — Gaudeamus по мотивам "Стройбата" Сергея Каледина и "Клаустрофобию" по фрагментам произведений Владимира Сорокина, Марка Харитонова, Людмилы Улицкой и Венедикта Ерофеева — как раз не стоит судить по им же поставленным над собой законам.
Страх замкнутого пространства заставляет героев "Клаустрофобии", сыгранной молодыми артистами МДТ и студентами Петербургской театральной академии, разрушать гармоническое, слепяще-белое пространство танцевального класса. Они срывают с окон занавески-драпри, выбивают дверные проемы и даже рушат стены — только бы дать выход переполняющему их ужасу жизни. На сцене в немыслимом хороводе кружатся студенты, нищие, оркестранты, военные, призрак мумифицированного вождя с женой, какие-то черные фантомы и еще Бог знает кто. В кратком пересказе это может звучать сумбурно, но на сцене выглядит энергично и увлекательно. Графичный, упругий, тщательно выстроенный спектакль свидетельствует: сценический союз Додина с новым поколением его учеников оказывается плодотворным. Им есть что сказать, а он знает, как поставить им голос. В белой "Клаустрофобии" трепещет и бьется живая черная душа. Ее цвет может не устроить бывших поклонников Додина, но в тот момент, когда пьяный бомж заплетающимся языком провозглашает: "Братья и сестры!", режиссер искренен как никогда.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ