Театр под руководством Олега Табакова пышно и красиво отпраздновал 60-летие своего руководителя. Сразу вслед за этим выпущена премьера, у табаковцев — первая в сезоне. Ею стал спектакль "Псих" — "сценическая адаптация одноименного романа, впервые изданного в США".
После спектакля писатель Александр Минчин, элегантный американец русского происхождения, воодушевленно благодарил актеров, режиссера Андрея Житинкина, художника Андрея Шарова и — с удвоенной энергией — лично Олега Павловича, бывшего, по всей вероятности, инициатором проекта.
Понять культурный смысл этой инициативы трудно. Роман давний, забытый, крупных литературных достоинств, скорее всего, не имеющий. Текст инсценировки, воспринятый на слух, не вызывает желания знакомиться с первоисточником. Перечень действующих лиц отдает пародией: "Ольга — олицетворение красоты XIX века; Тетя Шура — раздатчица, олицетворение народа; Таня — медсестра, настойчива, эротична; Тамара — медсестра, рыжая, не из пугливых" и пр. Характеристики сразу вызывают в памяти "фантазию", комедию Козьмы Пруткова: "Либенталь — молодой немец, не без резвости; Батог-Батыев — человек, торгующий мылом". Программка обманывает: "Псих" — произведение, сочиненное с полной серьезностью. Заканчивается оно самоубийством главного героя, молодого писателя Александра, охарактеризованного просто и ясно: "герой".
Герою симпатизируют соседи по палате, благоволят честные врачи и санитары, в него наперебой влюбляются медсестры, и недаром. Нежнолицый блондин, которого играет Сергей Безруков, искренен, трогателен и до боли похож на вечных мальчиков из группы "На-На". Профессия и подчеркнутая привлекательность протагониста, вкупе с авторской осведомленностью о быте советских психлечебниц, сомнений не оставляют: "Псих" — роман до некоторой степени автобиографический.
Судя по диалогам, стилем Александра Минчина театр увлечься не мог — быть может, воображение захватила фабула? Нет, это тоже сомнительно. История о юноше, который собирался отдохнуть в санатории для привилегированных неврастеников, а очутился в обыкновенном и кошмарном дурдоме, дает лишь набор стандартно выстроенных ситуаций: регламентированных ужасов, непозволительных мелких радостей и бесед-объяснений — кто есть кто, как сюда попал, как здесь устроился. Драматургический сюжет никак не складывается, развитие подменяется перечислением, инвентаризацией злосчастий.
От эпизода к эпизоду герой Александр отлетает рикошетом, как шарик флиппера. В каждом столкновении он набирает дополнительные очки — впечатления о невыносимой действительности и навыки самосохранения: например, таблетки, будто бы глотаемые, прятать не под языком, а за верхней губой. Это дает повод для эффектной репризы — но не более.
В роль Александра заложена возможность развития (вторую половину спектакля Сергей Безруков проводит, заикаясь и подергиваясь с нарастающей экспрессией), остальные персонажи "Психа" совершенно статичны. В чертах лица отыскивается типажное, иногда — характерное отсутствие внутреннего мира — общее свойство действующих лиц (или, лучше сказать, оживших олицетворений) второго плана. Заняться поисками индивидуальности постановщик "Психа" не захотел, да, вероятно, и не смог бы. Андрей Житинкин предпочел придать психологическим контурам дополнительную резкость, довольно часто — карикатурную. Ему не пришлось себя насиловать. Он принадлежит к новой генерации театральных прагматиков. Он выстраивает спектакль как последовательность острых или грубоватых, неожиданных или вполне предсказуемых, но обязательно ударных микросюжетов. Его постановочное кредо — эффектность каждого эпизода, ставящегося как отдельный номер в программе. Театральный прием для Житинкина это именно прием: несколько заранее известных жестов, приводящих к запланированному результату. В Театре Сатиры ему было удобно и интересно работать со звездами, досконально знающими арсенал собственных приемов, — с Людмилой Гурченко и Александром Ширвиндтом. От актеров Театра-студии Олега Табакова он добивался прежде всего точности и действенности сценических обозначений: смешное должно смешить, пугающее — пугать, нервирующее — нервировать. Любовные эпизоды обязаны шевелить чувственность, не нарушая приличий ("чтобы осклабился филистер и... не нахмурился почмейстер", — как сказано в авторском предисловии к "Лолите").
Житинкин предпочитает работать не с эмоциями, а с аффектами зрителей — бурными и кратковременными выплесками смеха, страха, вожделения, отвращения и пр. Сложные переживания, теряющие прямую физиологическую обусловленность, а то и вовсе идущие от ума ("чувство долга", "чувство чести") представляют для режиссера меньший интерес и в спектаклях удаются хуже. Вероятно, Житинкин сознает границы своих умений — режиссура в "Психе" более детальна и точна по задачам, чем в предыдущих спектаклях Андрея Житинкина. По-своему он стремится к тонкости: не чувств, но средств.
Вовсе не желая ставить шокирующий спектакль, Андрей Житинкин нашпиговал действие комическими репризами — грубоватыми по смыслу, но артистично исполняемыми и безотказно действующими на публику. Визиты родственников, обходы санитаров, гримасы пациентов — все вошло в состав забавляюще-попугивающего аттракциона. Подлинно страшное не позабыто, но преображено в эффектное: избиения больных показаны без натуралистических подробностей, жутковатые эпизодические безумцы, врываясь в действие, вызывают у зала нервный смешок, а не гримасу ужаса. В дощатый, иссиня-белый застенок (точно найденное сочетание грубой фактуры, равнодушного холода и стерильности) сами собою въезжают ванна, дежурка медсестры, похожая на птичью клетку, и даже фортепьяно (отсылка к "роялю в кустах" напрашивается). Пространственное решение подчинено той же логике аттракциона.
К страданиям героя зритель вправе отнестись всерьез. Сергей Безруков умеет внушить жалость к своему горемычному Александру. Однако отнестись всерьез и пожалеть — вовсе не то же, что заразиться болью. "Псих" — спектакль на мучительную тему, который провоцирует короткие живые реакции. Он не заставляет мучиться ни проклятыми вопросами, ни предъявленными картинами "страшного мира", ни сознанием личной экзистенциальной вины. Он слегка будоражит — на это и рассчитан. Ему можно переадресовать слова, сказанные Львом Толстым про Леонида Андреева: "Он пугает, а мне не страшно", — слова, которые в сегодняшней культурной ситуации равно способны быть и приговором, и комплиментом.
АЛЕКСАНДР Ъ-СОКОЛЯНСКИЙ