На сцене Санкт-Петербургского академического малого драматического театра в рамках Французских сезонов состоялся моноспектакль Жака Вебера "Один на сцене". Вебер сам является автором пьесы, затейливо соединяющей отрывки из произведений Лафонтена, Дюрас, Рембо, Маяковского, Беккета, Мюссе, Мольера, Гюго, Куртелина, Корнеля, Арто, Клоделя и Элюара.
К французской театральной академической традиции, которую представляет Жак Вебер, в России всегда относились с подозрением. Пушкин писал о "бездушной Жорж", Толстой в "Войне и мире" нарисовал на несчастную француженку настоящую карикатуру. "Как жаль, что этот громадный талант изуродован фальшивыми традициями", — вздыхал Станиславский по трагику Муне-Сюлли. Антон Чехов назвал игру гениальной Сары Бернар "преднамеренным фокусничеством", а Тургенев увидел в "божественной" только "ложь, холод, парижский шик". Вопреки "Парадоксу об актере" Дидро, утверждавшему, что слезы актера льются из его мозга, в России всегда предпочитали неистового Мочалова лощеному Каратыгину, втайне считали, что великий актер должен быть пьющим и неуправляемым, "остранялись" от брехтовского театра и зевали на спектаклях Комеди Франсез. В гортанных переливах поставленных голосов, в верной присяге трем единствам классицистского театра, в многословном рационализме и даже в горделивой осанке чудилось что-то не родное, фальшивое. "Преднамеренное фокусничество". В лучшем случае — "урок сценической речи".
Жак Вебер, в свое время триумфально окончивший парижскую Консерваторию, безусловно, принадлежит к великой французской школе формы в ее лучших традициях. Его главное оружие — голос, что естественно для страны, где веками ходили в театр "слушать пьесу". Голос Вебера (в прошлом столетии сказали бы "орган") — глубокий, сильный, иногда густой и бархатный, иногда обретающий металлические нотки, иногда глухой и рокочущий, с непривычной для нас легкостью обшаривал все уголки небольшого зала МДТ. Сам Вебер, которого в "Сирано де Бержераке" щеточка усов превращала в отталкивающего негодяя, на сцене оказался почти равным своему великолепному голосу — красивым, нескладным и большим мужчиной.
Главным внутренним сюжетом спектакля закономерно стали метаморфозы голоса. Рождение звука, слова, музыка стиха, ритм пауз. Вебер произносил текст на фантастической скорости, которая особенно впечатляла в сопоставлении с голосом переводчицы-синхронистки, сбивавшейся на невнятную скороговорку в тщетной попытке угнаться за актером. Летящий и головокружительный темп чтения — гордость парижской Консерватории и наверняка гордость Вебера, спектакль которого представляет собой стремительное путешествие по произвольным маршрутам национальной литературы. Замысел поначалу показался любопытной попыткой составить из маленьких литературных фрагментов нечто вроде формулы духовной биографии француза вообще — с его одиноким детством, злым лицейским воспитателем, дортуарами, комплексами первой влюбленности и портовыми кабаками. Но заданная вначале повествовательность постепенно исчезает, поэтические строчки наползают друг на друга, сменяются забавными историями, опять уступают место стихам, которые соединяются уже по ассоциативному принципу. Жак Вебер, конечно же, говорит о себе. О любимых стихах, книгах, музыке и женщинах. Смеется над выжившим из ума старикашкой Корнелем, страдает от невозможности воплощения вместе с исступленным безумцем Арто, предается терзаниям с интеллектуалкой Маргерит Дюрас, пародирует систему Станиславского на примере басни Лафонтена и ждет Марию, которая обещала прийти в четыре к Владимиру Маяковскому. И ни разу не перевоплощается полностью ни в одного из героев, выдерживая едва заметную дистанцию. То есть демонстрирует "парадокс об актере". Или пресловутую "школу представления". Что, впрочем, одно и то же.
Спектакль Жака Вебера гордо и уверенно называется "Один на сцене". Актер столь блестящей техники мог бы удерживать зал в полном одиночестве даже с поправками на сложности восприятия чужого языка и синхронного перевода. Но в середине спектакля неожиданно оказалось, что Вебер на сцене не один. На подмостки робко вышел актер МДТ Сергей Бехтерев и с выражением прочитал по книжке русский перевод стихотворения Рембо и "Облако в штанах" Маяковского (тоже по книжке). Возможно, Бехтерев в привычном ему амплуа блаженного интеллигента призван был воплотить традиции русской "школы переживания". "Что может хотеться этакой глыбе?" — нежным голосом спрашивал маленький щуплый артист. И застенчиво отвечал, поднимая на зал кроткие глаза: "А глыбе многое хочется!" Впрочем, выход додинского актера явно был всего лишь дежурной данью скучному жанру русско-французской дружбы.
Один из смысловых центров спектакля — рефлексия по поводу французского языка, который Вебер называет "горизонтальным", в отличие от "устремленного ввысь" английского. В исполнении Вебера французские стихи и проза и впрямь были горизонтальны: слова молниеносно складывались во фразы, летящие прямо в зал. Может быть, они не уносили зрителей в заоблачные выси, столь возлюбленные нашим театром. Зато были посланы настоящим профессионалом. Абсолютно уверенным в том, что, подобно Сирано де Бержераку, он "попадет в конце посылки".
КАРИНА Ъ-ДОБРОТВОРСКАЯ