Как УФСИН разделил с нами свой праздник выходного дня.
Пансионат упоительно пуст. Одинокий пенсионер бредет вдоль реки. Так тихо, что хруст гальки под его ногами слышен на веранде третьего этажа. Семейная пара средних лет практикует цигун. Носят руки туда-сюда, перетекают с пятки на носок. В открытое окно — чем не цигун — тянутся еловые лапы. Аромат. Дятлы. Благодать. Омытые тишиной отдыхающие, входя в столовую, говорят "добрый день" и "всем приятного аппетита". Я размяк. Чуть ли не впервые ловлю себя на том, что оборачиваюсь на обращение постороннего человека с улыбкой.
А потом приезжает УФСИН. Над пансионатом повисает громкий, напоказ, женский смех.
Отправляемся с сыном пройтись под соснами. Капитан и майор, сидящие на каменных перилах крыльца у затонированной дочерна "десятки", будто привязаны невидимой веревочкой к окну над ними. Окно "люкса" распахнуто настежь. Слышен тот самый смех. Щекочут ее, что ли? Поворачиваем к реке. Из окна доносится начальственно-раскатистый, но не до конца еще растративший нотки смеха, голос:
— Насыров, ко мне бегом! Насыров! Бегом сюда!
Он кричит из глубины своего "люкса", так что даже под самым окном его едва слышно. Двое в погонах какое-то время хмуро смотрят себе под ноги. Капитан встает и понуро входит в пансионат. Пока мы с сыном доходим до дальней ротонды, от пансионата с пробуксовкой стартует "десятка": капитан Насыров отправился исполнять приказание.
Я видел такое — в армии. Дембеля отправляли "молодых" в магазин за водкой или к поварам за "парцайкой", и "молодые" шли так же понуро, пряча тоскливые глаза. Не прочь были воспользоваться услугами дармовой прислуги в сапогах и некоторые офицеры. Но чтобы офицеры гоняли офицеров, чтобы развлекающийся с бабой начальник держал под окном майора и капитана в качестве... а хрен его знает, в каком качестве... Стало жалко этих людей в погонах...
— Это кто? — спрашивает сын, и по тону его я понимаю, что мой десятилетний парень без всяких подсказок составил о них свое мнение — просто хочет уточнить, кто такие.
— Вот, сынок, если, не дай бог, нарушишь закон и тебя отправят в тюрьму, такие люди будут тебя сторожить.
До обеда бродим по упругому ковру из сосновых иголок, швыряем в реку камешки. Путь в столовую идет мимо "подоконного" поста. Вернувшаяся "десятка", как транспорт при оперативном штабе, стоит под "люксом" мордой на выезд.
Перед самым десертом (а на десерт творожная запеканка — пышная, с родинками изюма на бочках) в столовую вваливаются они. Расплывшийся в хмельной улыбке командир в штатском. Лет пятидесяти, в меру оплывший. Все как-то бочком, скромненько. Впереди — ярко-рыжая, густо пахнущая табаком ровесница командира. В меру ухоженная.
— Дамы и господа! — кричит она с переигранным, неумелым дружелюбием.— Мы с мужем хотели бы разделить с вами наш праздник выходного дня!
То, что командир таким вот макаром отдыхает не с девкой, а с благоверной, почему-то оказывается еще омерзительней.
Роль веселой хозяйки, почему-то исполняемая в пансионатской столовой, дается ей неважно. Пока она вальсирует от столика к столику, по пятам за ней с тяжелыми позвякивающими пакетами следуют майор с капитаном. Выставляют на каждый столик по бутылке вина. Вид у обоих вполне лакейский, их больше не жалко.
Когда бутылки расставлены, женщина кричит старшей официантке:
— Где у вас тут отдельный кабинет-люкс?! Нам сказали, что здесь есть!
— А вы кто? — робеет старшая официантка.
— А мы сейчас объясним, кто мы,— все так же сладко-сладко отвечает командирша и, подойдя к ней вплотную, шепчет на ухо.
Когда вопрос с кабинетом улажен, рыжая женщина мурлычет в зал:
— Угощайтесь. Мы скоро к вам присоединимся. И обязательно с каждым пообщаемся.
Они уходят.
Уходим и мы с сыном, решив не дождаться запеканки, чтобы, не дай бог, не дождаться общения с загулявшим УФСИНом. Прихватив подаренную тюремной барыней бутылку, торопливо ретируются из столовой две отдыхающие вместе подружки.
На следующий день уже как-то смазанно, как-то себе под нос в столовой произносят "добрый день" и "приятного всем аппетита".