В Берлинском Kunshalle прошла ретроспектива московского художника Максима Кантора. Приуроченная к открытию фестиваля "Москва — Берлин" экспозиция была одним из мероприятий культурной программы Festwochen. На выставке представлено более ста живописных и графических работ. По закрытии выставки картина "Восстание пигмеев" перейдет в постоянную экспозицию Берлинской национальной галереи. О ретроспективе рассказывает доктор искусствоведения МАРИЯ-ТЕРЕЗА ЦУРМАН.
Любому, кто хоть отчасти знаком с российской художественной жизнью, совершенно ясно, что позиция Максима Кантора в современном российском искусстве — это позиция аутсайдера. Он декларированно отстранен как от левых, так и от правых, как от так называемого авангарда, так и от русского национального искусства. В интервью газете Die Welt Кантор назвал себя "художником-партизаном". Вместо унифицированных художественных объектов он показывает нам правдивую, гадкую и зачастую чудовищную реальность. Его работы безжалостны, но наполнены таким прекрасным буйством красок, что они, несмотря на "партизанщину", давно представлены в международных коллекциях. Он настолько одинок, насколько одинок бывает интеллектуал в обществе.
При первом взгляде на его картины, сразу вспоминается формальный язык экспрессионистов, прежде всего Эрнста Людвига Кирхнера или Макса Бекманна. Для него характерны острый гротескный рисунок, скульптурное видение формы, интенсивный колорит. Все это придает картинам невероятную напряженность и драматичность. Его хочется назвать экспрессионистом, отчасти это соответствует его манере. Но не сути его искусства. Здесь мы сталкиваемся не с чем-то беглым, но программно-статичным, статуарным.
Еще меньше оснований для того, чтобы причислить Кантора к тем неоэкспрессионистам, которые в 70-е годы вознамерились создать альтернативу ставшей академически-бескровной абстрактной живописи. Бенно фон Визе следующим образом характеризует экспрессионизм: "Это весьма критически настроенное к культуре комплексное движение стремилось к перевороту господствовавших эстетических и общественных представлений о мире".
Однако творчество Кантора отнюдь нельзя назвать критически настроенным к культуре. Центральной темой его является человек и не абстрактный человек, а человек, укорененный в культурной европейской традиции. По нему, его страданиям, его чувствам Кантор измеряет мир. "Я хочу говорить от имени тех, кто не смог говорить сам — потому ли, что не умел, потому ли, что был уничтожен".
Это талант сильный, трагический, почти мучительный; талант, который всей мощью своей экспрессии направлен на борьбу за человека — за его физическое и духовное освобождение. Его герой страдает, он — жертва определенных общественных структур или политических отношений, уродства власти, той или иной государственной формации. Эти структуры и отношения оказывают глубокое воздействие на людей, окружающих его, на то, что называется толпой. Среда формирует образ его поведения его героя — но от противного, придавая ему еще более жесткие, еще более замкнутые, еще более самодостаточные черты.
Своей политической позиции Кантор при этом не конкретизирует. Его образы приложимы к любому тоталитарному государству. Он рисует реалии не советского или российского быта, но быта вообще, быта онтологического.
Хотя человек на этих картинах изображается во всем полноте его бедствий и отчаяния, именно индивидуальное достоинство, а также способность бесконечная привязанность некоторых его героев друг к другу, придают многим образам теплое человеческое и позитивное выражение. Видимо, адекватно было бы определить художественное направление, которое представляет Максим Кантор, как пластический экзистенциализм. Его искусство, как и всякое подлинное искусство, возникает из любви, гнева и сострадания.