"Шоу ужасов Рокки Хоррора" (Rocky Horror Picture Show, 1975)
В наши дни, когда понятие "культовый фильм" опошлено и растиражировано, чтобы прочувствовать его исконный смысл, стоит посетить ночной сеанс "Шоу" в одном из множества рассеянных по планете кинотеатров, где фильм Джима Шермана остается в афише уже четвертое десятилетие. Например, пятничный или субботний сеанс в 22.30 в парижской Studio Galande в Латинском квартале. Кстати, рядом находится театр, в котором почти 60 лет так же не сходит со сцены "Лысая певица" Эжена Ионеско.
За бандой завсегдатаев, то ли травести, то ли вампиров, наблюдать увлекательнее, чем за экранным действом. С первой минуты до последней они будут подпевать героям этой рок-оперы, танцевать на сцене и карабкаться на экран. В сценах грозы — щедро поливать прочих зрителей водой из пластиковых бутылок: стеклянные запрещены с тех пор, как пущенная кем-то из фанатиков бутылка угодила в голову девушке. В сцене свадьбы — осыпать зрителей рисом. А появление на экране Дженет (Сьюзен Сарандон) — приветствовать дружным ревом: "Сука!".
Они видели "Шоу" по тысяче раз, вскоре они остепенятся и найдут себе иные развлечения, но их место займут новобранцы. Это и есть культ фильма. Не в салонном, а в самом что ни на есть первобытном, буквальном смысле слова. Между тем на первых порах фильм в прокате провалился: культовый статус он приобрел не сразу, неизвестным науке способом. Так же непостижимо, как набрал обороты положенный в его основу лондонский мюзикл Ричарда О'Брайана, сыгравшего в фильме Рифф-Раффа, горбуна-слугу доктора Фрэнка Н. Фюртера (Тим Карри), возомнившего себя доктором Франкенштейном, щеголяющего в блядском белье и с вампирскими клыками "трансвестита из Транссексуальной Трансильвании". Отличная, кстати, аллитерация, которую надо бы взять на вооружение логопедам, исправляющим детские дефекты речи. Для непонятливых: Трансильвания — это такая планета в галактике Транссексуалия, откуда на британские пустоши прибыл космический корабль, на вид ничем не отличающийся от обычного замка.
Даже в 1970-х годах, явочным порядком аннулировавших само понятие "хорошего" и "плохого" вкуса, даже в эпоху трэша, глэма, глэм-трэша и трэш-глэма фетишистское "Шоу ужасов" было чем-то из ряда вон выходящим. Глупее мюзикла мир не видывал. Посмотрев его, умерли бы от зависти продюсеры из фильма Мела Брукса, искавшие для постановки на Бродвее самый плохой мюзикл в мире. Но как раз в тотальном идиотизме и кроется секрет бессмертного обаяния и успеха "Шоу". Наивные жених и невеста Дженет и Брэд (Барри Бостуик) оказываются из-за поломки автомобиля в замке Фрэнка, где странные гости, имитируя половой акт, воспевают "The Time Warp", "скачок во времени". Из холодильника выезжает на мотоцикле мертвый "ангел ада" Эдди (знаменитый Мит Лоуф). Впрочем, порезвиться ему не удастся: гости быстро слопают беднягу. А тем временем Фрэнк и сотворенный им блондин-супермен Рокки (Питер Хилвуд), меняя обличия, отымеют по очереди и жениха, и невесту. И превратив при помощи сонорного трансдуктора всех присутствующих в статуи, заставят их принять участие в том самом шоу, которое вынесено в название фильма. Впрочем, наверное, по-настоящему культовым фильм не стал бы, не прозвучи с экрана финальная фраза, отстраненно зловещая и загадочная, придающая всему безумию некий высший смысл: "Они ползут по поверхности Земли, эти насекомые, которых называют человеческой расой, затерянные во времени, пространстве и смысле".
"Каждое утро я умираю" (Each Down I Die, 1939)
Фильм Уильяма Кейли считается одним из провозвестников нуара, хотя это справедливо лишь отчасти. Для зрителей 1930-х годов он относился к привычному жанру фильмов о невинно осужденных, обличающих нечеловеческие тюремные порядки; его создал Мервин Ле Рой фильмом "Я — беглый каторжник" (1932). На этот раз на каторгу на 20 лет попадал честный репортер Фрэнк (Джеймс Кегни), разоблачавший коррумпированного прокурора. Оглушив Фрэнка и влив ему в горло виски, наемники провоцировали с его участием смертельное ДТП. Но пока он тихо озверевал в карцере, фильм действительно обретал некоторые черты еще неведомого нуара. Его дыхание ощущается в сцене убийства стукача, в персонаже "смотрящего" Стейси (Джордж Райт), который бежит из тюрьмы, пообещав Фрэнку спасение, но благополучно забывает о своем обещании до тех пор, пока его не пристыдит подруга героя Джойс (Джейн Брайан). Правда, с нуаром у фильма есть существенные различия. Для нуара в его лучших проявлениях будет в общем-то неважно, за дело или безвинно герой попадет в узилище.
"Одиссея капитана Блада" (Captain Blood, 1935)
Фильм Майкла Кертица — эталон и жемчужина пиратского жанра, хотя в экранизации романа Рафаэля Сабатини нет ничего, чего бы не было в десятках других подобных фильмов. Жестокая власть, по вине которой врач Блад (Эррол Флинн), всего лишь помогший раненому, попал в каторжное рабство и был вынужден стать пиратом. Любовь к Анабелле (Оливия Де Хэвилленд), дочери изверга-плантатора. Сражение-дуэль с другим, плохим пиратом Лавассером (Бэзил Рэтбоун, лучший Шерлок Холмс мирового кино). Но ни в каком другом фильме нет эпизода столь ослепительной романтической красоты, как тот, в котором Блад, возвышаясь над качающейся палубой, командует: "Огонь!" Просто "Капитан" Николая Гумилева, который "бунт на борту обнаружив,/ Из-за пояса рвет пистолет / Так, что сыпется золото с кружев,/ С розоватых брабантских манжет". Став благодаря роли Блада звездой, Флинн возжаждал реальных авантюр. В 1937 году он отправится в Испанию защищать республику, но рухнувший на актера во время бомбежки балкон, хоть и не причинил существенного вреда, быстро излечил его от геройства.
"Казимир" (Casimir, 1950)
Благодаря этому фильму незначительного Ришара Потье советские зрители открыли для себя невероятно уродливого и столь же невероятно обаятельного Фернанделя, обладателя лошадиной физиономии и наивности, граничащей с идиотизмом. Возможно, впрочем, фильм купили в СССР, поскольку в нем был выведен художник-абстракционист Поль-Андре (Бернар Ла Жарриж), неврастеник и, судя по тому, как бодро Казимир имитировал его манеру, шарлатан. В его мастерскую безработный холостяк Казимир попал благодаря подвернувшейся непыльной работенке продавца пылесосов. Дуэль героя со своим товаром местами не уступает сражениям, которые Бастер Китон вел с паровозом или пароходом. Пылесос невзначай засасывал дорогое белье, приготовленное бизнесменом-янки в подарок любовнице. Сдувал парик с портье и глотал слуховой аппарат старушки. Приводил в психушку коммивояжера-неофита, чье невинное желание продать наконец хоть кому-нибудь это чудо техники трактовалось докторами как образец тяжелейшего маниакального психоза.
"Порок сердца" (Le souffle au Coeur, 1971)
В эпоху борьбы с педофилией этот фильм вряд ли преодолел бы стадию сценария. Но даже и на пике сексуальной свободы 1970-х годов только Луи Малю была под силу столь щепетильная тема, как инцест между матерью и сыном. Только его дар позволял снять такой фильм без истерики, воздушно, прозрачно и естественно. Летом 1954 года, пока во Вьетнаме французская армия умирает в крепости Дьен-Бьен-Фу, 15-летний Лоран (Бенуа Фере) страдает от шума в сердце, слушает джаз, мечтает потерять невинность, учится пить-курить и, начитавшись Камю, подумывает о самоубийстве. Подвыпив на праздновании Дня взятия Бастилии, с ним проводит ночь его еще юная мать — итальянка и бунтарка Клара (Леа Массари). Вроде бы ужас, ужас, ужас. Отнюдь нет. Маль, как никто умевший понимать и прощать людей, избавил своих героев от бремени стыда, которое омрачало бы их дальнейшую жизнь. Эта ночь, напротив, освобождает Лорана от комплексов, кладет конец затянувшемуся детству и остается, как объяснит ему Клара, их общим тайным воспоминанием о чем-то прекрасном и уникальном, но ничуть не постыдном.