В Москве на 77-м году жизни скончался писатель Василий Аксенов, человек, который был выразителем чувств целого поколения "молодых и рассерженных" людей бывшей советской страны. С 5 января 2008 года врачи пытались спасти его после тяжелого инсульта, но ему не суждено было вернуться к жизни. "Шестидесятник, стиляга, диссидент", автор двух десятков романов, житель Америки, Франции и России, кавалер французского ордена, член ПЕН-клуба, умер в реанимации НИИ нейрохирургии им. Бурденко.
Василий Аксенов был писатель хорошего настроения. Его герои переживают выпадающие им скорбь, конфликты, беды всерьез, не отводя глаз, не уклоняясь в утешительные подмены. Но они никогда не упускают шанса обнаружить в положении, куда их завела судьба, забавную черту, окраску, поворот. На это они опираются, в этом получают ободрение. Из его книг следует, что не только не отчаянием движется жизнь, но даже и не преодолением его, а желанием радоваться. Хотя они и видят, что мир — не праздник, они ищут и находят в нем праздничность, которая присуща ему от сотворения наравне с унынием и безразличием. Возможно, в этом же была и причина его привязанности к джазу и спорту. Целый ряд ранних его вещей и большие фрагменты более поздних развиваются как джазовая пьеса, для которой исполнение значит столько же, что и композиция, тема, ноты. Точнее, исполнение и есть она сама.
Его личная жизнь в полной мере вобрала в себя все, что выпало на ее годы поколению. В пятилетнем возрасте арест родителей; детский дом; жизнь с матерью на поселении; совпавший с "оттепелью" студенческий период; адресно на него обрушившаяся ругань генсека; диссидентское направление в пору застоя; эмиграция; возвращение после краха советской власти; участие в перестройке-гласности.
Он был одарен такого уровня наблюдательностью и различаемостью происходящего, зрительными, а еще больше слуховыми, который сравним с чуткостью приборов. Тепло, проявляемое людьми, давление, оказываемое ими друг на друга, фиксировалось им с достоверностью термометра и манометра. Этим он не ограничивался. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, только ли записал он чью-то конкретную реакцию, которой оказался свидетелем, чью-то фразу, которую услышал, или, что называется, "придумал", смоделировав по реально бывшей, обострив, укрупнив, отшелушив ядро.
Поэтому читатель и принимал реплики его персонажей одновременно за уличную речь и за афоризм, а их жест и непосредственный поступок одновременно за физиологию и за художественный образ. Часто он добивался этого, помещая героев в эксцентричную обстановку парадокса и абсурда. Не в качестве приема, не создавая карнавальное искусственное пространство, а опять-таки проявляя ровно то, в каком сплошь и рядом пребывали их реальные прототипы-двойники. Во времена советского режима это впрямую демонстрировало фантасмагорию, официально выдававшуюся за социализм, позднее — мелочность того, что объявлялось крупным, полицейскость того, что свободным, вымысел того, что действительным.
В писательском цеху он был признанным авторитетом. Благородство натуры соединялось в нем с умом, который, как у всякого крупного писателя, не выставляется напоказ, а дает знать о себе исподволь. Он обладал сильным творческим зарядом, действовавшим в разнообразных направлениях. Он испытывал постоянный неснижаемый интерес к происходящему вокруг. Равно как и отвращение к любым производным тоталитарной власти, к любой авторитарности, к любым ограничениям личной свободы.
Аксенов был из тех писателей, что наделены талантом опережать время на день, на месяц, на год. Угадать ближайшее будущее ему было интереснее, нежели оценить прошлое. Этим во многом объясняется успех, который встретили первые его сочинения и который сопровождал все его книги. Аксенов опознавал имеющее быть и предлагал его для опознания другим. Наткнувшись на мысль, стиль, персонажа завтрашнего дня, читатель принимал их без обсуждения, как будто всегда знал, что оно так, и назавтра без сомнений утверждал их. В этом причина его литературного долгожительства. На месте, которое занял от начала, Аксенов оставался пять десятилетий. "Ожог" значил для 1970-х то же, что "Коллеги" и "Звездный билет" для 1960-х. Книги, написанные в эмиграции и дошедшие до России в 1990-х, то же, что его радиопрограммы, доносившиеся из эфира в 1980-х. В 2000-х, он и как писатель, и как общественная фигура оказался в новом амплуа: на фоне множества стирающих друг друга предсказаний стал выразителем проницательного здравого смысла.