Театр "Ленком" открыл сезон премьерой. Событие совпало с днем рождения художественного руководителя театра Марка Захарова. В качестве подарка себе и публике он показал спектакль "Королевские игры", жанр которого определен как "опера для драматического театра".
Премьеры "Ленкома" давно перестали быть исключительно театральным событием. Все уже привыкли, что на первых представлениях захаровских спектаклей деятели культуры и околотеатральные завсегдатаи честно делят места в партере с политическими деятелями. Дело тут не только в преходящей моде и не только в личной популярности Марка Захарова. И даже не в похвальном для государственных мужей интересе к новинкам театрального искусства. Дело в уникальной захаровской интуиции: уже сколько руководитель "Ленкома" предугадывал умонастроения общества (и не только на ниве политики). Так что на премьеры Захарова понимающие зрители ходят отчасти как на сеанс прорицательства: не только с любопытством, но и с томительной тревогой.
На первый взгляд, события "Королевских игр" происходят в безопасном отдалении от современности. Основу сюжета составляет история взаимоотношений английского короля Генриха VIII и дочери королевского казначея Томаса Болейна — Анны. Как известно из истории, желание Генриха развестись с бесплодной женой Екатериной и возвести на английский престол Анну Болейн привело к разрыву с католической церковью и к созданию англиканской, пастырями которой со времен Генриха являются английские монархи. Отход от католицизма сопровождался кровавым насилием и государственными потрясениями. В конце концов Анна Болейн была все же коронована, но через несколько лет по обвинению в измене закончила жизнь на плахе, открыв ненасытному Генриху путь к очередному браку.
Этим историческим перипетиям посвящена пьеса знаменитого американского драматурга Максуэлла Андерсона "Тысяча дней Анны Болейн". Сама по себе Захарова она, видимо, не устроила вовсе — ни по жанру, ни по ритму, ни по остроте, ни по трактовке событий. Поэтому драматургу Григорию Горину и композитору Шандору Каллошу пришлось ее радикально переработать. Горин написал "пьесу по мотивам пьесы", а Каллош положил значительные куски этого полулибретто на музыку. Получилась и не опера (хотя театр обозначил "Игры" как "оперу для драматического театра"), и не знакомая "Ленкому" рок-опера, и не оперетта, и не мюзикл. Обычно в таких случаях представление принято называть "музыкальным спектаклем". Время от времени артисты поют или мелодекламируют, но микрофоны не отключаются и в чисто драматических кусках. Местами явственно слышится белый стих, уцелевший в переделках: Андерсон был захвачен романтическим стремлением возродить на американской сцене поэтическую трагедию и потому писал свои стихи нестрогим пятистопным ямбом.
Если попытаться определить по "Королевским играм" свойства режиссерского языка Захарова, то ничего нового сформулировать не удастся. Опытный профессионал верен себе: он по-прежнему озабочен необходимостью держать публику в напряжении и потому насильно форсирует темп спектакля, нагнетая звуковую и световую агрессию. По-прежнему он ценит паузу только как прелюдию к ритмическому взрыву, а любой лирический подъем торопится окоротить скептической интонацией. Речь в спектакле он вроде бы ведет о страстях. Но охотно использует правило "звукового рычага": пропущенные сквозь динамики сильные чувства Генриха (Александр Лазарев-младший) и Анны (дебют Амалии Мордвиновой) выигрывают в децибеллах, проигрывая в убедительности. Правда, во многом благодаря этому отстранению любовь, ревность, корысть, месть и прочие страсти становятся всего лишь переменными и неглавными фигурами на игровом королевском поле. Постановщика занимает не историческая мелодрама и даже не политическая. "Королевские игры" это прежде всего политико-мелодраматическая мистерия. Узурпация Генрихом прав религиозного лидера решена не больше не меньше как следствие нашествия дьявольских сил: Томас Кромвель (Виктор Раков), толкающий короля к церковной реформе, здесь не иначе как сам князь тьмы, а его подручные — сатанинское воинство. Государство и общество, попавшие в полосу бесовских искушений своих властителей, — вот тема Захарова в "Королевских играх".
Все та же интуиция подсказала режиссеру необходимость появления персонажа, способного связать этот полумистический мотив со злобой дня. Поэтому второстепенный у Андерсона герцог Норфолк превращается здесь едва ли не в центр спектакля. Его роль написана заново от начала до конца, в его "парламентской" лексике и повадках угадывается обобщенный образ современного политика — циничного, хамоватого и, разумеется, полуграмотного. Исполнить лучше всех в "Ленкоме" такую роль мог Леонид Броневой. Поэтому именно он ее и играет. Чтобы представить себе, как именно играет, смотреть спектакль вовсе необязательно. Можно сколько угодно кривиться от шуток Броневого-Норфолка, но публика только и делает, что ждет, когда же он опять откроет рот.
Следуя амплуа прорицателя, Захаров выстраивает и финал спектакля. Анна Болейн отказывается от помилования и поднимается на плаху. Генрих едва не сходит с ума от любви к ней и раскаяния. Сцена прощания поставлена по-театральному красиво и с пафосом. Обоих должно быть жалко, но свою игру каждый из них уже отыграл. И тут режиссер делает неожиданный кульбит от Максуэлла Андерсона прямо к Вильяму Шекспиру. Генрих Андерсона и не помышлял, что его и Анны дочь займет английский престол. А Шекспир закончил хронику "Генрих VIII" сценой коронации великой королевы Елизаветы I. Вот и у Захарова в апофеозе "Королевских игр" на сцене появляется чистое и непорочное существо, белокурая девочка, будущая королева. Возможно, и здесь скрыто некое пророчество. Правда, на тюремщицу Марии Стюарт уже никто не смотрит. Все взгляды устремлены на огромный аэростат, весь спектакль провисевший над сценой, который влетает в зрительный зал и зависает над публикой. Это последний сюрприз спектакля.
А главный сюрприз — настоящая удача "Королевских игр" и большое московское театральное событие — сценография и костюмы Юрия Харикова. О них надо говорить отдельно, потому что фантазия Харикова разыгрывает на сцене "Ленкома" собственный захватывающий спектакль, действие которого не всегда совпадает с действием "Игр". Хариков от этого только выигрывает. Что значит этот белый дирижабль, ощетинившийся острыми шипами, похожий не то на огромное вымя, не то на смертоносное оружие — смешной и страшный одновременно, — сказать трудно. Но он притягивает и завораживает. Ведь можно играть в любые игры, если есть куда потом отвести глаза.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ