Театр на Таганке, давно не выпускавший премьер, открыл сезон "Медеей" Еврипида в постановке Юрия Любимова. Первое представление этого спектакля (перевод Иннокентия Анненского, хоры — Иосифа Бродского, оформление — Давида Боровского, музыка — Эдисона Денисова) состоялось 22 мая этого года в Афинах. Москвичи его увидели впервые на этой неделе.
На Старой Таганке почти ничего не изменилось. Так же, как было всегда, из глубины зала представлением дирижирует Юрий Петрович Любимов — сегодня ему исполняется 78, но выглядит он ничуть не старше, чем 30 лет назад, когда его театр только начинал жить. Как и всегда, на сцене лаконичные конструкции Давида Боровского — на сей раз серые армейские мешки, из которых складываются стены дворцовых покоев и военные укрепления. Как и всегда, звучат стихи самого популярного из современных поэтов — на сей раз это Иосиф Бродский — и, как все популярные стихи на Таганке, звучат в тональности "Антимиров".
В отличие от "старых добрых времен" нынешней Таганке не хватает лишь одного: актуальности. Ведь именно ради нее здесь читали стихи, выстраивали придуманные Боровским конструкции и находили созвучные времени сюжеты — которые, кстати сказать, редко были запечатлены в собственно драматургической форме. Здесь чаще ставили поэзию и прозу: Пушкина, Вознесенского, Евтушенко, Есенина, Маяковского, Бориса Васильева, Федора Абрамова, Юрия Трифонова, Михаила Булгакова, Чернышевского, Достоевского, Гоголя, Горького, Джона Рида и Пастернака...
Завоевав еще в шестидесятые славу поэтического и политического театра, Таганка и по сей день пытается быть ей верна. Чему свидетельство и женский хор, вдохновенно декламирующий рифмы Бродского, и воинство эллинов, одетых в камуфляжную форму советской армии.
Все на своих местах, странен лишь выбор пьесы: история страсти, как и причуды рока, никогда не волновала Любимова. В глобальных построениях его театра глобализму настоящего мифа не было места — все пространство занимал миф социальный. И рассказанная теперь Таганкой история Медеи, ее детей и ее мужа неожиданно приобретает очертания семейной мелодрамы, невесть зачем снабженной армейскими причиндалами. В каноны мелодрамы, требующей, как известно, особого зрительского сочувствия, не укладывается лишь образ героини — точнее, чрезмерно патетическое его воплощение.
Медея (Людмила Селютина) — мрачная женщина в накинутом на плечи черном моряцком кителе — ведет всю свою партию на одной и той же гордо-взвинченной ноте, внося разнообразие лишь редкими переходами на грузинский акцент. В эти моменты она действительно становится похожей на дочь колхидского царя — на прославленную колдунью не становится похожей ни на минуту. Зато окружающие ее эллины даже и на правителей совсем не похожи. Юрий Беляев (Язон, царь Фессалийский) играет делового хозяйственного мужичка, озабоченного лишь тем, как преумножить поголовье. Федор Антипов (Эгей, царь Афинский — и, между прочим, будущий супруг Медеи) — наивного простофилю, только и мечтающего пасть жертвой какой-нибудь ловкой бестии. Валерий Золотухин (Креонт, царь Коринфа) не играет вообще ничего и лишь старательно демонстрирует публике изуродованную кисть руки.
Сохранив фирменный таганковский ритм, всем им удается очень споро выяснить между собой отношения и, забыв про величественную поступь трагедии, на всех парах принестись к финалу: отбытию Медеи на колеснице после расправы с соперницей и собственными детьми.
Впрочем, в истории героини это финалом не было: Медея еще долго оставалась действующим лицом мифа, который, как выяснилось, в отличие от изящной словесности, плохо поддается инсценировке в поэтическо-политическом духе.
МАРТЫН Ъ-МАЛАХОВСКИЙ