концерт / классика
В понедельник Симфонический оркестр Национальной филармонии принимал гостей из Японии — пианисток Мами Катакаву, Норико Матсуду и Саву Тсутсуми, а также дирижера Шуна Икеду. Концерт, походивший на консерваторский экзамен, оценивала ЛЮБОВЬ МОРОЗОВА.
Первая летняя неделя в филармонии неожиданно подбросила восточноазиатской экзотики: у камерного ансамбля "Киевские солисты" запланирован классик-сейшен с южнокорейскими музыкантами, у Симфонического оркестра Национальной филармонии — сразу два концерта с японским дирижером Шуном Икедой. Последний привез с собой трех соотечественниц — пианисток Мами Катакаву, Норико Матсуду и Саву Тсутсуми. Все четверо — из колыбели японской культуры и туристической Мекки, небольшого городка Нара, в котором классическая музыка — удел маргиналов, а потому основная деятельность перечисленных музыкантов — преподавание.
Наиболее заметная фигура из них, безусловно, сам маэстро Икеда. Он получил музыкальное образование как трубач и дирижер в Осаке в 1970 году, а спустя четыре года отправился совершенствовать навыки в Германию, в Высшую школу музыки Детмольда. Сочетание этих двух специальностей предоставило ему незаменимый опыт оркестранта, знающего оркестр изнутри, и руководителя, способного охватить партитуру целиком.
В Киев японские гости привезли программу, состоящую сплошь из шедевров — настолько известных во всех подробностях, что любое их исполнение превращает слушателя в строгого экзаменатора. Начали с фрагментов балета "Ромео и Джульетта" Сергея Прокофьева, знакомых любому музыканту-профессионалу еще со школьной скамьи и давно сведенных в гармоничную вертикаль главным дирижером оркестра Николаем Дядюрой. Впрочем, господину Икеде удалось добавить в отточенное звучание свои оттенки: его Прокофьев был неожиданно церемониален. Дирижер акцентировал внимание на фактуре оркестровой ткани, и в этой плоскости условностей, холодной отгороженности от мира, контрастности, подбирающейся к крайним полюсам, стиль Прокофьева ожил и воспрял.
При этом для выманивания из оркестрантов нужных нюансов дирижер использовал затейливые жесты: протыкал воздушное пространство указательным пальцем, щипал воображаемые струны, а также игриво стрелял глазами. Эпизод смерти Тибальда он дирижировал всем корпусом, отмеряя 15 смертельных ударов стуком кулака в грудь — так, словно это его собственное сердце отбивало последнее стаккато.
Следом за оркестровым началом выступления были сыграны три фортепианных концерта. Пианистки выходили в пышных вечерних платьях, похожих на кукольные наряды, заставлявших их тщательно подыскивать способ приземлиться на концертную банкетку. Все три концерта — ля-минорный Грига, Концерт #20 Моцарта и #1 Листа — девушки знали назубок. Играли они максимально женственно, даже в демонических пассажах извлекая из инструмента нежный, как лепестки сакуры, звук, из-за чего темпы пришлось снизить раза в полтора.
Пианистки боролись с роялем старательно, но тот факт, что солировать со сцены они не привыкли, выдавали досадные огрехи, причем совсем не в предполагаемых эпизодах с мудреной техникой. Спотыкались они на ровном месте, неожиданно проваливая кульминации и боязливо проскакивая сольные вступления. Впрочем, публика на сей раз была благосклонна — такого прилежания здесь давно не видели. Да и с учетом миловидности и кротости исполнительниц в этот вечер слушатели готовы были поставили им если не "отлично", то уж четверку с плюсом — запросто.