Вчера Московский художественный театр имени Чехова прощался с Вячеславом Невинным. Он не успел окончить репетиции последнего спектакля, но гордо отрепетировал свой уход.
Вячеслав Невинный жил на Тверской, и в театр, в котором работал больше 50 лет, ходил пешком. В последние годы актер тяжело болел, перенес ампутацию ступни и в Камергерский переулок добирался на костылях, не изменив привычке пешехода. На панихиде по Вячеславу Невинному коллеги вспоминали, как постовой останавливал движение, когда актер переходил улицу. Он шел медленно, мучительно преодолевая короткую дистанцию, и обычно раздраженные водители деликатно останавливались, не сигналя и не скандаля — просто наблюдая за тем, как человек борется за право продлить свое время.
В окне МХТ была выставлена фотография артиста Невинного. Фотография была и на сцене — светлое пятно на черном бархатном заднике. Прощавшиеся старались не оглядываться на открытый гроб. С фотографии смотрел пышущий здоровьем толстяк. Уходил изнуренный болезнью незнакомец с заострившимися чертами.
Несмотря на завидную кинопопулярность, Вячеслава Невинного провожали как театрального артиста. Его коллеги радостно перечисляли моменты партнерства с Невинным на сцене МХАТа. Вспоминали, как актер мечтал сыграть в тургеневском "Нахлебнике" и кропотливо репетировал роль. Актриса Ирина Мирошниченко говорила, что сцена готова была принять Вячеслава Невинного любого — хоть на костылях, хоть в инвалидном кресле. И что сама сцена теперь кажется пустой из-за ухода актера, воплощавшего школу художественного театра. Про Вячеслава Невинного вспоминали уважительно, что он успел научиться у мхатовских стариков, разделить с ними сцену и даже переиграть их, в каком-то смысле победив своей современностью, гротескностью и универсальностью ремесла. Признавали, что он был актером редкого национального свойства, одинаково убедительный в эпизодической роли автослесаря из "Берегись автомобиля", классического Хлестакова и мятущихся героев Чехова. В "Чайке", вспоминала Ирина Мирошниченко, Вячеслав Невинный сыграл сцену, не написанную Чеховым. Но редакцию классика оттого и допустили, что сцену писали для нефальшивившего Невинного. Про артиста, киногерои которого все чаще были жуликами и мерзавцами, говорили еще, что в жизни при нем невозможно было спошлить или выругаться. А если он сам и присоединялся к балагурам в актерском предбаннике, то рассказывал заразительно и всегда с достоинством, всюду принося с собой настоящий театр.
Главный режиссер театра Олег Табаков вышел на сцену последним. Он называл Невинного Славкой, и эта любящая фамильярность была отзвуком общей юности — с комнатой на улице Трифоновской, которую делили молодые люди, поступившие в Школу-студию МХАТ, и уборщицей тетей Катей, которая брала по рублю за стирку белья. Они вместе начинали в кино, потом работали в разных театрах, потом опять в одном. Главный режиссер благодарил своего актера за длинную жизнь, прожитую рядом, за достоинство и гордость, за то, что все, что смог, актер отдал театру. Олег Табаков цитировал Тютчева: вспоминать о таких людях нужно не только с горечью — их нет. Но и с благодарностью: были.