"Записки антикварного дилера" Михаила Климова описывают мир торговцев антиквариатом, прежде всего книжным, то есть мир книжников, букинистов, библиофилов, коллекционеров за последние сорок лет. Этот мир, в центре которого были книги, сам для печатного слова оставался практически невидимым, неуловимым. Как пишет в предисловии Александр Соболев, "профессия антикварного дилера долгие десятилетия была под фактическим запретом и, соответственно, печатные источники советского времени сводятся к нескольким десяткам разгромных статей, призывающих каленым железом искоренить книжную спекуляцию".
Поэтому первый и очевидный интерес "Записок" — описание почти не описанного мира. Понятно, что при советской власти почти всякая "-филия", а не только "библио-", была полулегальна, но постороннему человеку интереснее читать про страсти и интриги вокруг тех объектов, к которым он и сам, пусть в ином смысле, неравнодушен. Поэтому про книги читать интереснее, чем про открытки или марки. Чужой фетишизм волнует, когда он обращен на дорогие нам самим вещи. (Волнует и отчасти пугает, в чем, видимо, одна из причин подозрительного отношения к книжным дилерам — они торгуют живым для нас товаром.)
"Записки" построены не по напрашивающемуся хронологическому принципу, а по территориальному — рассказчик движется по Москве и рассказывает о людях и эпизодах, связанных с тем или иным районом. В итоге книга оказывается серией портретов и историй, распределенных по карте Москвы. И этот отказ от хронологического принципа — очень правильное решение. Хотя в книге много поучительных и смешных сопоставлений прежнего и нынешнего и в каждом эпизоде слышно дыхание времени — макулатурные обмены 1970-х, бандиты 1990-х и т. д., но в принятой схеме рассказа главным фактором оказываются все-таки не история, не смена режимов, не разница "тогда-теперь", а человеческие глупость и хитрость, страсти и характеры.
Хотя Климов все время повторяет, как важны опыт, знания, культурность и т.п., в центре каждого эпизода обычно стоит какое-то совпадение, случайная находка, случайная удача или ошибка. "А почему ты не торгуешься? — не понял он, отдавая мне украшение. Я показал ему клеймо, которое он, несомненно, не видел раньше. Возможно, потому что в момент покупки ему было некогда, кто-то дергал или о чем-то спрашивал, или его еще что-то отвлекало.— Две тысячи хочешь? — спросил он сразу же. Но я не хотел, потому что под фотографией обнаружилось клеймо Фаберже".
Как во всякой книге о хитрецах, тут есть всегда увлекательные для обычного читателя, то есть для простака, рассказы о хитростях и уловках — например, о том, что "для умелых аукционистов даже подсадка в зале не нужна, они, если надо, в состоянии просто имитировать второго персонажа, который претендует на разыгрываемую вещь. И тогда реальный покупатель торгуется с колонной или окном". С другой стороны, есть и еще более увлекательные профессиональные наблюдения над человеческой натурой: "изображение несчастий, как и мертвых тел,— вещь малопригодная для торговли. Иконщики знают, что головы святой Варвары и Иоанна Крестителя, изображение гробов и страданий продаются плохо и стоят дешево. Точно так же картины с трупами или ранеными, пейзажи с разрушениями — землетрясениями, наводнениями, пожарами — не очень ходовой материал".
Ценности, страсти, деньги, полулегальность — понятно, что тут необходим неписаный кодекс, без него такая деятельность невозможна. И вот этот неписаный кодекс мира книжников, может быть, самая интересная линия книги. Все участники пытаются следовать этому кодексу, но каждый раз оказывается, что они понимают его по-разному. ("По всем раскладам я имел на них (на эти деньги) право, но отчетливо осознавал, что платить их мне было не за что. Сам бы я, наверное, в такой ситуации предложил себе какой-то разовый отходняк, и дело с концом. Каково же было мое изумление, когда...") Это и не жесткость уголовных понятий, но и не размытая необязательность обыденной морали. Не к кому обратиться, чтобы разрешить спор — нет авторитетов, но и опасно действовать только по собственной интуиции, без чужого совета. Перед нами мир, с одной стороны, непрерывного обмана, умолчаний, разводок, а с другой — неукоснительной честности, строгого выполнения обязательств и т.п. И дело тут совсем не в тривиальном делении на честность между "своими" и вседозволенность по отношению к "внешним", к тем же лохам. Судя по книге Климова, уклончивость и честность, доверие и недоверие соединяются здесь в каких-то непредсказуемых пропорциях, для каждого персонажа своих. В этой этической непредсказуемости каждого эпизода и в том, как на наших глазах герои книги и в первую очередь сам автор пытаются угадать эти неписаные правила и тем самым их вырабатывают, и состоит, наверное, самый главный и общий интерес "Записок".
М.: Трутень, 2008