Издательство Obscuri viri выпустило книгу Льва Рубинштейна "Все дальше и дальше". Это русский вариант немецкой книги двухлетней давности (тот же состав и то же послесловие Гюнтера Хирта и Саши Вондерс), но он лишний раз доказывает, что Рубинштейн — один из немногих отечественных поэтов, чье творчество органично вписывается в общеевропейский литературный контекст.
Год назад издательство "Ренессанс" явило миру несколько текстов Рубинштейна в их аутентичной форме: в виде трех стопок карточек, напоминающих размером библиографические, на каждой из которых отпечатан фрагмент текстов Рубинштейна. Стихи на библиографических карточках — фирменный знак этого поэта, колода карточек составляет одно стихотворение или поэму (корректнее будет сказать "произведение"), и этот формальный прием имеет и вполне внятный содержательный смысл.
Итак, Рубинштейн пишет стихи на карточках, и каждая содержит небольшой текстовой фрагмент, который может звучать как сентенция ("Так называемые 'живые' зоны языка обнаруживают признаки тленья, в то время как вроде бы давно уж отпетые прорастают внезапными клейкими листочками"), как поэтический кунштюк ("Полет валькирий наяву. Печать позора на короне... Кто опоздал на рандеву, тот за оградой похоронен") или как реплика, подслушанная в троллейбусе или на коммунальной кухне ("До часу дрыхнет, паразит!"). Вящей адекватности эти вирши достигают в процессе авторского чтения, когда Рубинштейн, чрезвычайно артистичный и, что называется, "фактурный" человек, стоит на эстраде и произносит фрагмент за фрагментом, эффектно перелистывая карточки. Притом исследователи обращают внимание на особое значение "паузы": на ту зону немоты, пустоты, что возникает между двумя карточками, между двумя фрагментами течения речи.
Если говорить в связи с этим о "литературе", то речь должна идти о той литературе, что преодолела свою кастовую замкнутость (это особо актуально для России, где Слово на протяжении долгих веков было светочем и знаменем) и ориентируется на иные виды искусств. Традиционно Рубинштейн наряду с Владимиром Сорокиным, Дмитрием Приговым и Всеволодом Некрасовым относится к школе "московского концептуализма", который, как и концептуализм в визуальном искусстве, уделяет особое внимание двум важным вещам. Во-первых, разговариванию "чужими языками": в поэзии Рубинштейна "слышен" не столько автор, сколько разные социальные слои, чей тип речи поэт фиксирует на своих карточках. Во-вторых, анализу собственного языка: тексты Рубинштейна — это своего рода рефлексия поэзии над собственным способом производить тексты и смыслы.
Если, наконец, говорить об общекультурной ситуации, то надо сказать, что практика Рубинштейна отвечает тому пониманию современного искусства, которое выдвигает на передний план сильное мгновенное впечатление, краткосрочный жест, грубо говоря — шоу. Выступления Рубинштейна — это прежде всего спектакль, зрелище, это то искусство, что может быть воспринято на чисто эмоциональном уровне как некое модное действо (оставаясь одновременно поводом для многочисленных и достаточно содержательных научных спекуляций — "на Рубинштейне" западные ученые защитили не одну диссертацию). Чаемый ныне потребитель искусства — человек достаточно богатый (искусству надо на что-то жить), но интеллектуально скованный: он знает, что правильнее любить "умные" вещи, но не имеет времени для того, чтобы внедряться в тонкости художественного процесса. Рубинштейн — идеальный случай: модно, зрелищно и умно. Он находит спрос и среди посетителей ночных клубов, и среди фанатиков научных конференций. Поскольку в Европе традиция "любить интеллектуальное" развита больше, чем у нас, постольку и Рубинштейн пользуется там большим успехом.
Консервативно настроенной отечественной критикой Рубинштейн не любим за то, что он "слишком головной", что он не пробуждает лирой добрые чувства, а творит какой-то мудреный "концептуализм". Грамотный слушатель, однако, может использовать те самые вышеупомянутые паузы как повод увидеть остановку, перерыв в бешеном потоке современного бытия — и выпасть из "реальности номер один", и зафиксироваться на собственном внутреннем бытии, на собственной — кому как нравится — духовности или телесности, и испытать что-то вполне подобное традиционному катарсису.
ВЯЧЕСЛАВ Ъ-КУРИЦЫН
Лев Рубинштейн. Все дальше и дальше (из "Большой картотеки"). Obscuri viri, Москва. 1995