Премия архитектура
Жюри Притцкеровской премии (архитектурной Нобелевки) объявило имя лауреата 2009 года. Им стал швейцарский архитектор Петер Цумптор. Премию вручат в июне в Буэнос-Айресе. О Петере Цумпторе — ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
В 2007 году Петер Цумптор возглавлял жюри архитектурного конкурса на Пермский художественный музей. Тогда, на конкурсе, победили два проекта — Бориса Бернаскони, молодого русского архитектора, предложившего построить для музея стеклянный параллелепипед, и итальянца Валерио Олджати, создавшего нечто, напоминающее брежневский кубовидный обком, стоящий на одной, но крепкой ноге.
Петер Цумптор запомнился двумя вещами. Пермский край рассчитывал, что музей станет своего рода аналогом Музея Гуггенхайма в Бильбао — с проектом всемирно известной звезды, который должен быть похож на другие проекты всемирных звезд. Так вот, во-первых, он прямо взъярился на желание Пермского края быть чем-то похожим на Бильбао, и заявил, что духу его не будет в Перми, если там будет Гуггенхайм. Это проявление культуры глобализма вызывало у него какое-то физиологическое отвращение. Во-вторых, он со спокойным упорством швейцарца проталкивал проект никому, в том числе и ему, не известного Валерио Олджати. Остальные члены жюри смотрели на эту вещь с неприязненным изумлением, а Цумптор видел в ней какое-то выражение духа Перми, отчасти, по его мнению, близкой к культуре Китая, но несколько более приземленной. Откровенную несуразность проекта он не то чтобы отрицал, но считал, что это, возможно, новое слово, которое, опять же возможно, имеет перспективы для данной территории. Ведь Пермь тоже мало на что похожа.
Пермский край в результате вообще отказался от строительства музея. Мнения разделились. Некоторые считали, что мы не доросли до понимания Цумптора. Я же подумал тогда, что Петер Цумптор — это такой швейцарский Дерсу Узала, который в своем швейцарском Уссурийском крае знает свойства каждой травинки, а во всех других местах мира теряется и делает что-то абсурдное для окружающих и не совсем понятное ему самому. А мысль о том, что кто-то может жить в глобальном мире, вызывает в нем панику, как будто он встретился с противоестественным существом, нежитью.
Петер Цумптор построил два храма — святого Бенедикта в Граубюндене, в Швейцарии, и брата Клауса (святого Николая, но не Мирликийского, а жившего в XV веке бенедиктинского монаха) в Вашендорфе, в Германии. Оба — сельские, оба снаружи выглядят как деревенские сараи, в Вашендорфе — немного напоминает силосную башню. И в обоих — потрясающее внутреннее пространство. Оно лишено всякого декора, одна конструкция, но при этом в пространстве, в его форме, динамике, фактурах стен есть вполне ощутимое переживание просветления. Так вот бывает, что где-нибудь в глуши ты забираешься на чердак брошенного дома и вдруг в стропилах, свете, тенях, даже заброшенности ощущаешь ясное присутствие высшего начала. И думаешь, как бы это обжить, воссоздать где-нибудь, и никогда не получается. А у него получилось. Это чудо пространства Цумптор буквально воспроизвел в своих капеллах.
Сейчас вообще архитекторы редко строят храмы — это осталось в 60-х годах, когда модернизм возрождался и был больше духовным, чем коммерческим явлением. А Цумптор строит. И то же ощущение пространства, некоего света простой повседневности он создает и в других постройках. Его самая известная вещь — так называемые термы в Вальсе, в Швейцарии. Вообще-то этот Вальс — маленькая горная деревня, и эти термы — это такой маленький спа-центр, рассчитанный даже не на сотни, а едва что на десяток посетителей. Очень скромная по функции вещь. Цумптор там создал какой-то мистический центр гармонии стихий, где тщательно уложенные слои камня огранивают слои спокойно лежащей воды и деликатно сохраняют стоящие в воздухе фрагменты света. Это вроде бы просто сделано, там элементарная прямоугольная геометрия, но сделано так, будто уже не архитектура, а скульптура из основных материй мира.
Цумптор начинал свою архитектурную практику как реставратор, причем надо понимать, что такое швейцарская реставрация. Швейцария всегда была буржуазной республикой, а республики в отличие от монархий и буржуазия в отличие от аристократий в Европе великой архитектуры дерзаний не создают в принципе. Там невозможно найти ничего, кроме скромных церквей и фоновой рядовой застройки, и вот это и есть драгоценная швейцарская история. Мы бы вообще не знали, что с этим делать. Но Цумптор — такой мастер, который как-то умеет показать действительно ценность бревенчатого сарая XVI века или останков римских камней. Как-то он так с этим обращается, что сразу понимаешь — без этого как раз и нет этой страны, Швейцарии, где хорошо просто потому, что вот озеро, гора, воздух, дерево, дом. И свою новую архитектуру он делает так же. У него был восхитительный павильон Швейцарии на всемирной ЭКСПО 2000 года — он построил пространство из больших деревянных брусьев, которые были сложены в лабиринт, и весь этот лабиринт пел, как орган. Там, правда, как и во всех его постройках, были какие-то чудеса высоких технологий, но они были спрятаны, совсем замаскированы. Идея была в том, чтобы ничего не выставлять, а просто создать место, где хорошо. Везде на всемирных выставках показывают разные товары, а в Швейцарии товары известные: часы, шоколад и коровьи колокольчики — чего их показывать? Они решили просто создать место, где людям хорошо,— это и есть Швейцария. Вот место, созданное из простых деревянных брусьев, где почему-то вдруг пространство, форма, свет и цвет начинают тебя радовать,— это и есть Цумптор.
Мы привыкли к тому, что Европа — это такое дело глобальное, единая Европа, которая выстреливает по всему миру. А Цумптор — это очень маленькая Европа. Это, если угодно, архитектура европейского крестьянина, который очень хорошо знает свое пастбище, а до соседних ему дела нет. Он может при этом знать пять языков, иметь высшее образование, прекрасно ориентироваться в динамике рынков и вообще пасти коров с помощью GPRS-навигации, но суть дела от этого не меняется. Он все равно связан с землей до вон той горы, а дальше — это уже чужое.
Притцкеровское жюри вообще-то на редкость последовательная организация в своей непоследовательности. То у них такое внимание к таким архитекторам, что критики за голову хватаются — как когда они дали премию Глену Меркатту из Австралии или Паулу Мендесу да Роше из Бразилии, о которых никто не слыхал за пределами их симпатичных стран. И уже начинаешь писать, что Притцкер окончательно попрощался с глобализмом. Тут у них подряд идут Заха Хадид, Ричард Роджерс, Том Мейн и — в прошлом году — Жан Нувель. Перестраиваешься, начинаешь объяснять, что теперь притцкеровское жюри идет прямо за списком архитекторов, работающих для Гуггенхайма. А тебе в ответ — Петер Цумптор. Архитектор, который вопреки всякой логике доказывает, что Европа — это не страна, а целый материк. И там много стран, еще больше народов, несчетное количество деревень, и в каждой бревна обтесывают и складывают по-своему. И это может быть просто невероятно красиво.