В Москве интеллигентные люди делятся на две категории — тех, кто слушает "Эхо Москвы", и тех, кто выше всего этого. Те, которые слушают, много думают о кризисе, но по-особому — в сторону неминуемой демократизации и либерализации как следствия ухудшения экономического положения. Кризис, конечно, явление для них печальное, но печаль светла.
Прошлой зимой поэт Игорь Караулов выразил это настроение в таких стихах: "Хорошо бы нефть подешевела./ Мы с тобой надели пояса / Белым утром, бесконечно белым,/ Вышли погулять на полчаса". Поскольку когда это к нему пришло, кризисом еще и не пахло, то стихи можно считать бизнес-пророческими, но замечательна в пророчестве не бизнес-часть. Замечательно провидение того радостного спокойствия, с которым, когда нефть подешевеет, частный человек будет прогуливаться по белым полям, благотворно для здоровья худеть и размышлять о судьбах своего поколения. Так ждали зиму в позднесоветские времена, когда с первым снегом неизменно выяснялось, что золотой осенью урожай опять не того и Политбюро снова обосралось.
Про этих людей человек, плохо понимающий наши реалии, мог бы заподозрить, что они страдают легкой формой аутизма. Их образ мыслей так прекрасно далек от азов политологии, где вовсе даже не либерализация, а усиление государства считается неизбежным следствием экономических кризисов, что может показаться, будто мы имеем дело с людьми, отчасти ушедшими от актуальной жизни куда-то в себя. На самом же деле это наиболее политически активная группа граждан, как раз живо откликающаяся на происходящее, и вовсе недаром поэта Караулова приглашали на беседу в ФСБ, усмотрев в его стихах содержание, граничащее с распространением экстремизма в интернете. Живее писателей у нас для вас нет.
Те же, кто выше всего этого, нимало не занимают свои мысли этим кризисом и даже, когда спрашиваешь их об этом, как-то удивленно поднимают брови, словно не понимая, как можно прерывать их возвышенные думы столь ничтожной сиюминутностью. Я тут пару раз пробовал спрашивать и очень вспомнил, как совсем юнцом в приливе совершенно неуместной светскости попытался развлечь смиренно чего-то ожидающего (кажется, ключа от аудитории) Сергея Сергеевича Аверинцева свежим анекдотом про Чапаева. Почти тот же эффект получился.
Теодор Моммзен, автор великой "Истории Рима", читая в Мюнхене лекции по топографии древних Афин, знал там, в Афинах, каждую оливу, но при этом никак не мог найти дорогу от университета до своей квартиры, и даже приходилось провожать его с лекции домой. Все выглядит так, что мы тоже немного проживаем в древних Афинах, в упор не видя родного Мюнхена.
В этом есть известное очарование. Финансовые проблемы, ну и по ходу дела проблемы производства, конкуренции, потребления и т. д., интересуют интеллектуалов либо косвенно — в аспекте того, не обделается ли режим, либо уж вовсе никак. Трудно найти интеллектуала, кроме русского, способного явить такое завидное нестяжательство мысли. И вот это все — инфляция, невыдача, отзыв и невозврат кредитов, невозможность реструктуризации долгов, банкротства, остановка производства — это все фу, фу! — мелко и жалко, как детские похороны мышки. Можно ли всерьез думать о предметах до такой степени ничтожных! В конце концов, если у кого-то не будет хлеба, они могут кушать пирожные.
Нет, людей понять можно. Они пережили куда больший кризис. Так вышло, что буквально в одночасье Боэций и Августин вдруг потеряли свою ценность, и чистый юноша, уже всерьез подбиравшийся к первым научным результатам, вдруг обнаруживал, что это ну совсем, на фиг никому не надо, а ему бы стоило поскорее податься по коммерческой части. Что инфляция денежных единиц по сравнению с инфляцией Цицерона! Нам тут говорят о кризисе доверия. Ха! Ха-ха! Да мы уже пережили такой кризис доверия, когда от уважения к мысли не осталось даже и памяти, что это может быть ценностью. Мы пережили колоссальный семиотический кризис, когда акции интеллектуалов упали не в 200 раз, а превратились в ничто, в активы за границей денежной исчислимости.
Есть в принципе вопрос, как вернуть этим активам ценность. И вообще-то есть стандартный путь. Он заключается в том, чтобы как можно активнее включать их в сегодняшний контекст, показывать, как знание вещей, про которое думали, что оно никому не нужно, на самом-то деле способно все перевернуть и даже как бы и поправить дело. Для этого, однако, требуется некоторая мыслительная точность — нужно не мазать мыслью мимо сегодняшнего дня, а, напротив, постоянно пристреливаться, пока не начнешь выбивать десять из десяти. Но это путь скорее европейский, и нам он не очень. Во-первых, для этого требуется стать в некоторую оппозицию к капитализму, уйти в европейскую левизну, что уже противно. И во-вторых, тоже противно. У Караулова там дальше идет такая строфа: "Мало жили, много выживали,/ Выжили не то что из ума,/ Но из этой кофты, этой шали,/ купленной в Европе задарма". Не то чтоб из ума, но из Европы точно.
Русский интеллектуализм европейского происхождения — оттуда имена, парадигмы, аналогии. Но по способу бытования он все ж таки восточный. Миры что философии классической, что постклассической, что латыни, что новоевропейского знания оказываются у нас не яростными попытками понять, что же творится вокруг тебя, но некими кругами просветления на пути к нирване. На этом пути падение стоимости активов есть движение в правильном направлении к великому Ничто. Чеширский кот, исчезая, оставлял по себе улыбку неясного содержания, чуть ли не издевательскую. Прощальная улыбка исчезающего русского интеллектуализма светла и отрешенна.
 кризис на любви поставил точку, словно в пасхальном рассказе О.Генри жена подарила измен цепочку, он отвечал алкоголизма черепаховым гребнем А.Родионов |