Пытаться одной выставкой рассказать про все барокко как таковое — задача едва ли посильная даже для такого колосса, как Музей Виктории и Альберта. Но музей этим выставочным начинанием только пристраивается к большой общенациональной культурной программе "Барокко-2009", в которой чего только нет. Пускай искусствоведы о барокко в Англии говорят через губу: чай, не Италия и даже не Южная Германия. Зато у Британии есть Гендель и Перселл, главные послы барочной культуры в теперешнем мире, у которых нынче юбилеи (у первого — 250 лет со дня смерти, у второго — 350 лет со дня рождения), и этого достаточно, чтобы культурные институции Соединенного Королевства пустились в поистине барочную изобретательность. Тот же Музей Виктории и Альберта, например, проводит не только выставку и добропорядочный научный симпозиум. Домохозяек будут учить устраивать барочные чаепития и печь барочные тортики (не будем даже пытаться представить, на что это может быть похоже); молодняк будут радовать хип-хоп-обработками барочной музыки; стендап-комики будут пародировать искусствоведческие лекции на тему все того же стиля; ну а музыканты-аутентисты будут проводить банальные концерты барочной музыки безо всяких ремиксов. Словом, если кто сомневается, что барокко — модный тренд и не менее модный бренд, то вот — убедитесь.
Забавно, что модным оно стало уже давно. Некоторые считают, что не стало, а становилось, что барокко лишь условное название для одного из состояний человеческой культуры. Бывает, мол, что культура хочет чего-то упорядоченного, стройного и спокойного, а бывает, что яркого, динамичного и с "упоением... смертной бездны на краю", и тогда появляется очередное как бы барокко — в императорском Риме и в Древней Индии, в Японии и в Персии. Но это уж слишком метафизический подход к делу. Удобнее говорить про Европу, где само слово "барокко" изначально имело насмешливо-ругательный смысл: оно было синонимом неестественности, фриковатости, несусветности, блажи. Эпоха Просвещения очень убедительно доказывала, что барокко с его сложностью и театральностью есть дурной вкус и пошлость; добавила от себя убедительных анафем — пфуй, эти толстенькие гипсовые ангелочки! — и важная для XIX века научная традиция протестантской Германии, которой барокко казалось только искусством католической агрессии.
А XX век как-то близко к сердцу, во-первых, принял многогласие и многослойность барочной культуры, а во-вторых, ее готовность красноречиво переживать что по поводу кровавых исторических бедствий, что по поводу личных экзистенциальных драм. В 1960-1970-х пестрота и витальность барокко казались чуть ли не приветом "детям цветов" из глубины веков, ну а потом, понятное дело, постмодернизм принял барокко как свое родное.
А что такое барокко теперь? Выставка в Музее Виктории и Альберта для начала повторяет общеизвестные истины. Это искусство невозможного, которое норовит по возможности превратить церковь, дворец, стихотворение или стол в некий gesamtkunstwerk, тотальное произведение искусства, которое непременно казалось бы чудом и в то же время виртуозно свидетельствовало бы о неких истинах — мировоззренческих, литературных, пропагандистских, религиозных — или просто истинах банального честолюбия. Это искусство, постоянно сознающее, несмотря на весь свой периодический блеск, хрупкость и смертность всего мирского. Это искусство театра, прежде всего театра музыкального, который наряду с богослужением был для барочной публики эдаким тешащим разнообразные нервы мультимедийным шоу. Это искусство убеждения, искусство веры, не стесняющейся в своих интересах прибегать к художественным средствам из арсенала театра. Нам сейчас сложно понять, но сценические позы скульптур Бернини (на выставке есть их рабочие модели, отображающие всю энергичность художественных поисков великого скульптора) тогда казались столь же решительным шагом, что и выход церковного богослужения на стадионы. Это искусство изощренной риторики, помогающей творчески переосмыслить привычные классические формы всего на свете — от архитектурного ордера до ведерок для охлаждения вина. Это, наконец, искусство, выказывающее напряженную охоту до экзотики, и отсюда, в частности, самозабвенные и разорительные попытки имитировать — подумать только! — китайский фарфор.
Посетителя ожидает и более свежий вывод, подходящий для эпохи глобализации: барокко — это первый глобальный стиль. Вывод небесспорный, однако для его доказательства выставка приберегла очень уж много чудных кунштюков. Вырезанный из слоновой кости Добрый Пастырь индийской работы, подозрительно напоминающий пастушка Кришну. Костяная же Богоматерь с Младенцем, ни с того ни с сего трактованная китайскими мастерами скорее в духе северной готики, а не барокко. Наконец, самое дивное — сделанные китайскими художниками на европейский манер офорты, изображающие усадьбу, которую себе выстроил китайский император Цянлун по проекту поселившихся в Поднебесной итальянских иезуитов. На гравюрах — садово-парковый ансамбль с дворцом, павильонами, фонтанами и зеленым лабиринтом, настолько европейский, что в великую силу глобализации и правда начинаешь верить. Ну что же, барокко как концепция уже переварило уйму подобных постулатов. Очевидно, и этим не подавится.
Лондон, Музей Виктории и Альберта, до 19 июля