В Институте искусств в Чикаго (The Art Institute of Chicago) открылась грандиозная выставка "Клод Моне. 1840-1926". На ней представлено 160 полотен — такое количество произведений Моне, собранных вместе, можно было увидеть лишь у Дюран-Дюэля, одного из немногих маршанов, поддерживавших импрессионизм в те времена, когда он был никому не нужен. Тогда картины Моне пылились в ожидании случайного покупателя — сегодня один из богатейших музеев Америки устроил выставку, на которой каждое произведение стоит многие миллионы долларов. Словом, чикагская экспозиция — это суперсобытие художественной и светской жизни.
Клод Моне (1840-1926) был самым последовательным импрессионистом и самым крупным европейским пейзажистом прошлого столетия. Не без влияния Моне долгое время вся история живописи воспринималась как "история развития пейзажа" — точка зрения, необычайно популярная в начале века, в том числе в трудах Александра Бенуа. До сих пор в погожий день на улицах любого города можно увидеть живописцев, честно старающихся передать свои впечатления от того или иного блика солнца.
В обыденном сознании жизнь и искусство Моне ассоциируются в первую очередь с первоначальным непризнанием, руганью прессы, отталкиванием его от официального Салона, бедностью и мужеством, c которым художник продолжал творить несмотря ни на что. В советские тридцатые годы картины импрессионистов, выражавших упаднические настроения мирового империализма, были сняты со стен музеев, а упоминание их имен сопровождалось лишь ругательными эпитетами. Но в эпоху оттепели из запасников Эрмитажа и ГМИИ вытащили картины, которые для многих стали откровением. И сразу на публику обрушилось бесконечное множество переводных и отечественных работ, посвященных импрессионизму, от Ревалда до Перрюшо — падал железный занавес.
Везде рассказывалось, как молодой и упорный Моне, почти пойдя на открытый разрыв с семьей, настоял на том, чтобы стать художником, как он страдал в мастерской выхолощенного академиста Глейра, но зато встретил там будущих соратников — Ренуара, Базиля и Сислея, вышел с ними на улицы и в луга и стал писать свежие, красочные полотна, вызывавшие гнев у непросвещенной французской публики. Рассказывалось, как его отвергал официальный Салон, как над ним издевалась пресса, как благодаря его картине "Восход солнца. Впечатление" вся группа была окрещена импрессионистами и какими нападками, доходящим до рукоприкладства, сопровождались выставки этого объединения. К тому же у Моне никогда не было денег, картины его покупались за бесценок или не продавались вовсе, и он был принужден выпрашивать по сто франков то у Золя, то у Клемансо, то у Дюран-Дюэля.
В сходной ситуации находились и другие импрессионисты. Ренуар, Сислей, Писсарро были так же бедны, непризнаны и гонимы. Именно это им ставили в заслугу хрущевские искусствоведы, что вполне согласовывалось с точкой зрения их западных коллег, с общими мировыми коммунистическими симпатиями 60-х годов, так или иначе звучавшими в переводной прессе. Хотя сами импрессионисты, за исключением Писсарро, не были близки каким-либо социалистическим идеям, официоз Третьей республики был готов обвинить их даже в этом. Но импрессионисты боролись не против мира капитала, а за свое место в нем. Замечательно, что занимавшие достаточно прочное положение в обществе Дега и Сезанн, не говоря уже о Мане, в этой борьбе почти не участвовали, а потом и вовсе отмежевались от импрессионизма.
Сегодня очевидно, что работы Моне, Сислея, Писсарро и Ренуара посвящены воспеванию поэтики буржуазии. Живописные маленькие городки в излучинах рек, красочные поля маков, мечтательные заросли садов, отдых в ресторане на открытом воздухе гребцов-любителей, элегантная публика на пикнике — вот постоянные красоты импрессионизма.
За обладание этими прелестями комфортабельной Европы и боролись импрессионисты. Но с тупостью, которая вообще свойственна третьему сословию, буржуазная Франция сопротивлялась воспеванию самой себя. Видите ли, искусство должно быть исполнено идеальной гармонии и грез о несбыточном. Это наследство, доставшееся от великого ампира великого Наполеона и порядком обветшавшее к середине века, импрессионисты упорно пытались изжить: несколько позже, подновленное и отреставрированное в Третьем рейхе и сталинской России, оно этих же буржуа ужаснуло и возмутило.
В своей борьбе Ренуар и Моне победили довольно скоро. Покровительство мадам и месье Шерпантье и женитьба Моне на Алисе Гошеде обеспечили им доступ в Салон. Кроме Дюран-Дюэля, их стал выставлять крупный маршан Жорж Пти в роскошных интерьерах и в окружении хорошо продаваемых Тиссо и Рафаэлли, так называемых салонных импрессионистов. У них появились деньги и все тихие радости просвещенной буржуазии, воспетые Марселем Прустом. Ренуар смог жить на Лазурном берегу и ездить в Италию, Моне удалось завести волшебный сад в Шаверни со сказочным розарием и нимфеем, над которыми работало множество садовников, он писал норвежские фьорды в медвежьей шубе — его доставил в Норвегию фешенебельный экспресс с вокзала Сен-Лазар.
Сегодня победа импрессионизма самоочевидна: картины Моне отдают роскошью кувейтских шейхов и японских миллионеров. Выставка, подобная чикагской, столь же значима, как неделя Haute Couture в Париже. Любая картина так же осязаемо драгоценна, как любое творение Сен-Лорана или Живанши. Даже еще более драгоценна, ибо относится к ценностям непреходящим. Богатство мазков и гармония цвета делают Моне Полярной звездой всей высокой моды буржуазного мира.
Американцы, благодаря своей наивной восприимчивости, оценили это даже раньше, чем соотечественники Моне. В Чикаго еще в 1988 году и прежде других мадам Паттер Пальмер стала собирать его живопись, намного обскакав французскую публику high middle class. За ней потянулись и другие коллекционеры, и сегодня Америка богата Моне не менее, чем Франция. Так что выбрать более подходящее место для выставки художника, чем Чикаго, пожалуй, было бы трудно. Тем более что в Музее д`Орсе и галерее Оранжери в Париже все работы художника входят в постоянную экспозицию — там их около ста.
В Чикаго зритель попадает в окружение сокровищ очарованного сада прошлого столетия, наверное, самого уютного времени в истории Европы. Блеск высокой моды импрессионизма еще раз напоминает о том, что именно Моне навязал свой вкус буржуазии, подчинив ее и тем самым расчистив дорогу авангарду ХХ века, уже самовластно диктующему свои законы покорной публике.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ