Некролог
Умер поэт Михаил Генделев. Он родился в 1950 году в Ленинграде; в 1977-м эмигрировал в Израиль; участвовал в войне в Южном Ливане как военный врач. Автор восьми книг стихов, последняя — "Любовь, война и смерть в воспоминаниях современника" вышла в прошлом году.
Его стихи прежде всего поражают технической виртуозностью. И звуковая, и графическая стороны стиха доведены до предельной четкости. Разностопные стихи выравнены на листе не по левому краю, а по центру и похожи на бабочку (и потому больше обычного теряют при цитировании в строку). Но каждая из этих образующих фигурный рисунок строк предназначена для произнесения и построена по звуковым законам. В чтении последнего времени эти звуковые схемы — смещения ударений, повторы, паузы — накладывались на затрудненность дыхания и странным образом становились еще отчетливее.
Генделев начал писать стихи в Ленинграде, и его стихи — со сложным архитектурным построением, виртуозной игрой идей и ритмов — вполне вписывались в ленинградскую неподцензурную поэтику, но самим собой как поэт Генделев стал только в Израиле. Эмигрировав, Генделев порвал с традиционной позицией русского поэта, который, судит ли он мир, или тоскует по миру, или противостоит ему, всегда остается вне мира — и внутри культуры.
"У автора, находящегося в накуренном помещении внутри культуры, стих закультурен до полного слияния с контекстом, тогда как выход из культурной замкнутости путем эмиграции возвращает поэта к простым отношениям с текстом. Его высказывание приобретает личный, а не всеобщий характер — а это для поэта самое главное — это свобода! Таким образом: эмиграция как эскейп — побег и выбег из культуры",— сказал сам Генделев в одном из интервью.
Выбежав из "накуренного помещения" русской культуры, Генделев оказался в самой гуще мира. Его стихи пишет не призрак, выбирающий, во что ему временно воплотиться и откуда смотреть на мир, а человек, уже находящийся внутри мира и уже необратимо воплощенный. И война, концентрат непризрачности, стала ключевым словом его поэзии.
Израиль, теракты, ливанская кампания — не темы его поэзии, а ее исходная реальность. "И так был сад устроен / чтобы проще / нам / впредь / в ночном бою творящемся на ощупь / беспрекословно / умереть". Энергия и виртуозность стиха, литературные аллюзии и метафизические афоризмы у Генделева — не демонстрация поэтической силы внутри отгороженного пространства культуры, а ее прямое применение в самом мире, и потому сам поэт — это не тайный двойник читателя, а его явный товарищ или враг, не "такой, как я", а "один из нас" или "один из них".
Генделев ясно сознавал и доводил до максимальной яркости контраст между русской поэтической традицией и своим голосом на ее краю, между ее пассивной призрачностью и своей почти свирепой воплощенностью: "на русском языке последнем мне / я думаю / (я так писал) / что по себе есть сами / любовь война и смерть / как / не / предлог / для простодушных описаний / в повествовании о тьме и тишине / так вот / я / думаю / что / стоя перед псами / в молчаньи тигра есть ответ брехне / и / предвкушение / клыки разводит сладко мне / не / трудной / крови под усами".
В "накуренном помещении" культуры с лампами дневного света эта грозная фигура хищника кажется всего лишь одной из возможных ролей эксцентрического поэта — но нужно, хотя бы мысленно, из этого помещения выйти, и тогда мы увидим эту свирепую яркость на черном фоне мира и узнаем в ней реальные черты реального лица.