В Московском музее кино завершилась ретроспектива и выставка графики Александра Алексеева — одного из величайших аниматоров ХХ века, родившегося в России и большую часть жизни прожившего во Франции. Выставка подготовлена при участии МИД Франции, посольства Франции в России, Французского культурного центра в Москве. Дочь художника — Светлана Алексеева-Роквел — передала в дар Музею кино ряд графических листов Алексеева.
Об авторе фильма "Ночь на Лысой горе", неизменно входящего в списки лучших анимационных лент мира, в России долгое время было известно лишь то, что он эмигрант первой волны, жил в Париже, в СССР никогда не приезжал, и на родине почти забыт. В 1980-м Алексеев умер, а несколько лет назад сотрудник московского музея кино Борис Павлов начал работать над тем, чтобы не только "Ночь...", но и другие фильмы великого аниматора увидели наконец на родине. Результатом этой деятельности стала ретроспектива и выставка графики — Алексеев начинал как художник и никогда не бросал первой своей профессии.
Он родился в 1901 году в Казани, детство провел сначала в Константинополе (отец был военным атташе), потом, после таинственной гибели Алексеева-старшего, в Петербурге. После революции эмигрировал, стал художником-графиком и быстро добился известности. В попытке "оживления гравюры" (выражение самого Алексеева) он изобрел игольчатый экран — белый экран с отверстиями для иголок, которые, выступая из плоскости, образуют тени разного размера и интенсивности. Иголок требовалось очень много (дочь Алексеева, Светлана, вспоминает, как они с матерью переполошили французский универмаг, скупив там все имевшиеся иглы). Времени тоже: на изготовление 8-минутного анимационного дебюта Алексеева — "Ночи на Лысой горе" (1933) ушло полтора года.
Алексеев "нарисовал" свой первый фильм тенями, что удивительным образом совпало с сюжетом: историей оживших теней, шабаша призраков. Возможно, техника диктовала содержание фильма. Возможно, наоборот. Но так или иначе ощущение инфернальности возникает и во всех последующих алексеевских "программных" картинах (так называл он фильмы, сделанные на игольчатом экране), вплоть до поздних его шедевров — "Носа" и "Картинок с выставки". И всегда музыка казалась неразрывной с изображением — хотя в "Носе" она создавалась совсем не так, как в остальных фильмах. К готовому изображению здесь добавили музыкальную импровизацию, записанную при предварительном просмотре материала. В остальных случаях под музыкальную партитуру подстраивался визуальный ряд.
Любопытно, что в прозе и статьях, пытаясь прояснить свою мысль, Алексеев часто прибегал к музыкальным сравнениям. "Собранные вместе, на одном листе, разные фактуры походят на тембры составляющих оркестр инструментов", — писал он в статье "О важности приема" в 1929-м, то есть за три года до появления своего первого фильма. Что неслучайно: графика Алексеева была не менее музыкальной, чем фильмы. Разглядывая его книжные иллюстрации, будто слышишь звучание одной музыкальной фразы.
По определению Юрия Норштейна, Алексеев иллюстрировал книгу как кинематографист — каждая последующая иллюстрация является развитием предыдущей и основой для развития следующей. Для книжных иллюстраций он впоследствии тоже использовал игольчатый экран, что позволяло делать огромные графические блоки. 202 иллюстрации к "Доктору Живаго" (издательство Gallimard, 1959 год) должны были разместиться в книге огромными блоками — без перебивок текстом. Листая книгу, человек будто просматривал фильм — излишне и говорить, что гораздо более адекватный оригиналу, чем всемирно известная экранизация с Омаром Шарифом.
Так он "экранизировал" почти всю русскую классику — "Записки сумасшедшего", "Нос", "Пиковую даму", "Повести Белкина" и даже "Братьев Карамазовых" и "Анну Каренину".
Он получил много наград и был почетным членом многих французских обществ, оставаясь творцом некоей "боковой" ветви мировой мультипликации, пошедшей вслед за Диснеем путем целлулоидных копий. Его метод был слишком авторским, чтобы стать поточным, но, как ни странно, именно он оказался более близким новой компьютерной анимации, о которой сам Алексеев даже в конце жизни имел достаточно смутное представление.
ПЕТР Ъ-МИХАЙЛОВ