// ПЕРЕМЕЩЕННЫЕ ЦЕННОСТИ
9 апреля в прокат выходит фильм Клинта Иствуда "Гран Торино".
Клинт Иствуд был слишком молод, чтобы попасть на Вторую мировую, зато он воздвиг ее преданным ветеранам скорбный монумент "Флаги наших отцов" (Flags of Our Fathers, 2006). Для Вьетнама, отравившего кровь "Огненного лиса" (Firefox, 1982) и героя "Перевала разбитых сердец" (Heartbreak Ridge, 1986), он оказался слишком стар. Да что там говорить, Иствуд не попал даже на корейский фронт, хотя забрили его в разгар первой и, наверное, самой кровавой битвы "холодной войны". Но смерть он видел в лицо: самолет с солдатами потерпел аварию над морем, и Иствуд плыл до берега три мили. Поэтому Уолт Ковальски из "Гран Торино" (Gran Torino, 2008), доживающий свой век ветеран Кореи, похоронивший жену, рассорившийся с детьми и не верящий в бога,— отчасти сам режиссер и исполнитель главной роли.
Но не только из-за рифмующихся обстоятельств биографии. 78-летний классик Голливуда — провокатор, каких поискать. Ковальски — сумма всего того, за что героев Иствуда, начиная с "Грязного Гарри" (Dirty Harry, 1972) Дона Сигела, честили "фашистами". Мизантроп, обществу людей предпочитающий одинокие вечера, которыми он холит "Форд Гран Торино-1972". Милитарист, держащий под рукой пару-тройку автоматических винтовок М-16. Расист, для которого "узкоглазые" соседи ничем не отличаются от тех, кого под Пусаном году этак в 1952-м он видел только в прицел. Плевать ему, что никакие они не корейцы, а тхонги из южнокитайского Гуанчжоу, северного Вьетнама или Лаоса. Плевать, что, если они оказались в Штатах, то уж наверняка не "комми". Сказано вам "узкоглазые", и точка. Забавная рифма с "Заливом Аламо" (Alamo Bay, 1985) Луи Малля, пионера французской "новой волны", фильмом о том, как вьетнамцев, бежавших от "красных", порешили куклуксклановцы. Если перевести сюжет на русский, то это будет история осетина или абхаза, радостно влившегося в Россию и получившего в живот нож московского скинхеда.
Железобетонная картина мира по версии Ковальски разбивается о почти водевильное обстоятельство. Целясь в наглецов-соседей, помявших его газон, он невольно спас их от бесчинств уличной банды таких же тхонгов. Откуда ему знать, кто из них законопослушен, а кто — урод: все "желтожопые" на одно лицо. Океан соседской благодарности оказался столь бездонен, что Уолт в нем утонул.
Дойдя в балладе о старом солдате до этого места, вдруг понимаешь, что дальше: лед расизма растает, верный арсенал понадобится Уолту лишь для того, чтобы защитить "узкопленочных". Поневоле приходишь в ужас. Потому что не может быть в современном кино все так незамысловато, как "возлюби ближнего своего". Мерзость мира и опыт психологических парадоксов в духе фильма о сыне еврейских ортодоксов, подавшемся в бонхеды, восстают против такой простоты. Так нельзя. Оказывается, можно. И есть что-то глубоко неправильное в том, что великая простота Иствуда может показаться и наверняка покажется дикостью.
В вестернах Джона Форда, единственным наследником которого в современном кино можно считать Иствуда, пионеры Дикого Запада, отвоевав очередной кусок жизненного пространства, танцевали под "три аккорда", извлекаемых грубыми пальцами доморощенных музыкантов из скрипки, банджо и аккордеона. У них было гораздо больше общего с индейцами, с которыми они воевали, чем с холодными мерзавцами, которые придут вслед за ними, чтобы добить аборигенов и построить свои железные дороги и фабрики. "Гран Торино" — такая же поминальная песенка, спетая у костра о воине, великом потому, что он победил не врага, а самого себя.