Центральным событием проходящего в Лондоне фестиваля неожиданно стал приезд берлинского театра "Фольксбюне" (Volksbuehne — "Народная сцена") со спектаклем "Патриотический вечер". Успех постановки Франка Касторфа (Frank Castorf), уже названной "лучшей после объединения Германии", равно как и последние события в "Берлинском ансамбле" заставили критиков поверить, что идея режиссера о сочетании "старых коммунистических традиций с новаторством авангардного театра" не так абсурдна, как кажется.
Конечно, декларация Франка Касторфа допускает самые разные интерпретации. Ведь даже если принять тезис о кровном родстве авангарда и революционной утопии, трудно будет предположить, что в середине девяностых режиссер-практик всерьез разделял давние упования Луначарского на эффект прямой зависимости левизны формальной от левизны политической. Да и спектакль никаких эстетических новаций не демонстрировал. Невыявленное пространство (то ли неуютная кухня, то ли заводской цех), самая примечательная часть которого — гигантские печи, отдаленно напоминающие "буржуйки"; огромные стенные часы, стрелки которых недвижны; отсутствие событийности — все это, конечно, не ново и вряд ли представляло бы особый интерес без некой глобальной "высшей идеи". Которая и формулируется литературным консультантом театра Маттиасом Лилленталем с предельной откровенностью: "Это рассказ о людях в Восточной Германии за последние 40 лет. И в то же время это метафора общества, выключенного из современной жизни. А если вы видите на сцене печи, то сразу вспоминаете об Освенциме".
Очевидно, впрочем, что интерес западной публики к спектаклю связан не столько с его темой и не столько с режиссурой Франка Касторфа, сколько с общей ситуацией посткоммунистического театра. Недаром, говоря об успехах "Фольксбюне", многие склонны вспоминать непростую ситуацию, в которой оказался знаменитый "Берлинский ансамбль", созданный Брехтом в 1949 году. Остававшийся на протяжении десятилетия одной из наиболее интересных площадок мира, он постепенно стал превращаться в "мертвый дом", или, выражаясь более деликатно, в мемориал. Однако именно он, со всем грузом нависших над ним проблем, оказался в центре начавшейся в восточных землях после объединения Германии театральной реформы.
В 1992 году театр перешел к оригинальной системе управления, поставив во главу труппы коллегию из пяти знаменитых (как восточно-, так и западногерманских) деятелей театра. Но общей концепции им выработать так и не удалось. Напротив, опыт коллективного руководства закончился ожесточенной дискуссией в прессе между двумя главами ансамбля — Петером Цадеком (Peter Zadek) и Хайнером Мюллером (Heiner Mueller). Один из самых популярных в ФРГ режиссеров, Цадек предлагал сделать ставку на зрительский успех, на хиты с привлечением звезд. Сам он, кстати, весьма успешно именно этим и занимался, и один из его опытов — "Венецианский купец" — будет показан на нынешнем Эдинбургском фестивале.
Одна из главных фигур восточногерманского "антиофициоза" и один из лучших современных драматургов, Хайнер Мюллер не соглашался с Цадеком и настаивал на продолжении литературных традиций театра, на постановке сложных и бескомпромиссных (то есть пренебрегающих кассовостью) текстов. Он победил, и теперь Berliner Ensemble предстоит осуществить его непростую программу. Правда, в разговорах с журналистами сам драматург существование какой-либо четко выстроенной концепции отрицает: "Ситуация крайне невнятная: контуры 'Берлинского ансамбля' на сегодняшний день уже слишком размыты". Очевидно лишь одно: в афише останутся пьесы Брехта, остальной же репертуар будет отбираться с точки зрения "остроты взгляда на мир" (то, что под это определение подпадают пьесы самого Мюллера, сомнений не вызывает). Любопытно, что в союзники новый глава Berliner Ensemble выбрал именно автора нашумевшей постановки в "Фольксбюне" — Франка Касторфа. "Мы попытаемся осуществить в искусстве то, что бывшая ГДР не смогла осуществить в политике", — торжественно провозгласил тот. Правда, наряду с этими высокопарными заявлениями он позволяет себе и такое: "Чего бы нам хотелось — так это развлекать публику, делать деньги и изменить мир... В полном соответствии с немецкой традицией".
Невнятность и даже известная противоречивость в реформаторской идеологии отнюдь не помешала Berliner Ensemble вновь оказаться в центре театральных ожиданий Европы. И как кажется, дело не только в известной экстравагантности провозглашаемых здесь идей. Дело в том, что труппа, некогда созданная и возглавленная выдающимся театральным практиком, вновь, по истечении многих лет, получает руководителя с не менее громким именем и — что даже важнее — не менее выраженной харизмой. А это может дать результаты гораздо более интересные, чем любая реформа — и гораздо менее предсказуемые. Во всяком случае, ничего подобного нынешней публике наблюдать пока не приходилось. Вне всякой зависимости от намерений главных действующих лиц восточноберлинский театр действительно вступил на стезю глобального авангардного эксперимента — и в сущности уже не так важно, с каким именно гарниром эта авангардность будет подана.
МИХАИЛ Ъ-РЫЖОВ