На то, что позиция российских властей в ходе начавшихся переговоров с чеченцами грешит непоследовательностью и рассогласованностью, резонно обратили внимание практически все наблюдатели. Впрочем, никак не меньшую разруху в головах продемонстрировали и те горячо стоящие за мир представители российской общественности, которые не были допущены до переговоров и приветствуют их со стороны.
Сбывшиеся мечтания обыкновенно оказываются много хуже несбывшихся. Классический пример — август 1991 года, когда вдруг выяснилось, что упразднение коммунизма более всех обездолило наиболее горячих борцов с этим общественным злом. В виду руин СССР и КПСС возникла надобность хоть в какой-то упорядочивающей деятельности, имеющей непосредственное отношение к объективной реальности. В итоге политическая смерть постигла почти всю плеяду перестройщиков (Попов, Афанасьев et alia), отношения которых с объективной реальностью совершенно не сложились. Нынешний общественный пафос — "мир в Чечне любой ценой" — может принести в момент заключения мира не меньшее разочарование.
С самого начала военных действий в декабре 1994 года чеченская кампания рассматривалась общественностью не только как жестокое, неразумное, наконец, преступное деяние власти, но прежде всего как акт глубочайшего волюнтаризма: президент то ли по личной испорченности натуры, то ли под влиянием дурных приближенных типа Грачева вдруг взял и развязал войну. Тогда единственным для него способом хотя бы частично реабилитироваться может быть столь же волюнтаристское ее прекращение — "мир любой ценой". Волюнтаризм как сущностная причина войны — это тезис, неизбежно вытекающий из основополагающего принципа пацифизма. Для убежденного пацифиста война есть абсолютное зло, не допускающее даже частичного извинения. Следственно, конкретные предвоенные противоречия, породившие это абсолютное зло, заведомо ничтожны перед лицом этого зла, и никак не они, но лишь злодейская воля правителя (или стоящих за ним темных сил) является главным и единственным источником войны. Абсолютное зло, понимаемое атеистически, предполагает абсолютную же волю, это зло порождающую.
До тех пор пока война продолжается, дьяволизация поджигателей войны не создает каких-либо трудностей практического порядка, ибо само обсуждение причин, породивших войну, воспринимается как ее частичное оправдание и потому находится под строжайшим запретом как противоречащее исходной посылке "мир любой ценой". Когда какой-то ценой мира удается достичь, далее уклоняться от обсуждения причин конфликта оказывается невозможным.
Если мир заключается в самом деле "любой ценой", т. е. с признанием кампании преступной с самого начала, тогда минимально необходимым возмещением причиненного России ущерба оказывается непротивление тому положению дел, которое существовало до начала совершенного Россией акта государственного терроризма. Достойное покаяние необходимым образом предполагает восстановление чеченского status quo образца 1992-1994 гг. — в том числе прямое физическое ограбление некоренного населения, грабеж на коммуникациях, набеги на сопредельные с Чечней территории, фабрикацию фальшивых денег, черный рынок оружия, регулярные захваты заложников и гарантию невыдачи преступников, оказавшихся на территории Чечни.
Далее можно объявить такое положение дел если не нормальным, то терпимым: опухоль все равно неоперабельна, а, может быть, даст Бог, и рассосется — "молитесь Богу, в Его власти и чудеса творить". Если же не рассосется и даст новые метастазы, то блаженство мирной жизни столь велико, что наслаждаться ею можно и с метастазами. Прогрессивная общественность, вероятно, предпочла бы такой вариант, однако раз он не реализовался в 1994 году, то возможен и новый срыв.
Развязывание новой преступной войны может оказаться неизбежным следствием восстановления вышеописанных черт чеченского суверенитета. Такой вариант может доставить известные трудности правительству, но с еще большими трудностями тут может столкнуться общественность, ибо ее рекомендации насчет мира любой ценой уже были вроде бы реализованы, а свободолюбивый чеченский режим опять занимается своим любимым делом, т. е. грабежом, тем самым предоставляя аргументы в пользу поджигателей новой войны.
Наконец, возможен третий вариант, т. е. признание чеченского суверенитета на основе карантина (без карантина см. вариант #1). Чечня делается субъектом международного права, все транзитные коммуникации переносятся в обход нового субъекта, а царь Борис отдает распоряжение: "чтоб от Чечни Русь оградилась заставами, чтоб ни одна душа не перешла за эту грань, чтоб ворон не прилетел к нам из Грозного". Перенос коммуникаций, обустройство санитарного кордона и эвакуация людей, не желающих быть жителями заповедника "Ичкерия", обойдутся недешево, но в конце концов сторонники тезиса "мир любой ценой" не могут возражать против того, что любые материальные расходы предпочтительнее военных жертв. Может, конечно, возникнуть проблема с чеченской диаспорой, члены которой окажутся перед тяжким выбором: либо натурализоваться в России и надолго — покуда заповедник не образумится — порвать связи с родиной, либо бросить российские дела и, оказавшись гражданами неизвестно чего, репатриироваться в заповедник. Положение диаспоры тут самое незавидное, но ведь опять же — "любой ценой".
Все три варианта имеют свои pro и contra, но если продвижение к миру окажется успешным, призывающие к миру политики должны перебирать их уже сейчас, потому что поле выбора невелико. Отказ же от выбора и публичное исповедание принципа "мы заставили правительство заключить мир, а о дальнейшем пусть у него голова болит" может произвести впечатление крайней безответственности, в преддверии выборов не всегда желательное.
Возможен, конечно, и более благоприятный, четвертый вариант, при котором чеченский народ возвращается к мирному труду, а российская власть проявляет максимально благожелательное понимание нелегких проблем Чечни — "турок же, как положат оружие, максимально ублаготворить насчет религии и всего прочего". Если А. И. Вольский, подобно кавказскому наместнику времен Александра II кн. Барятинскому, сумеет провести в жизнь формулу кавказского замирения "безопасность русских подданных и коммуникаций в обмен на совершенную свободу внутреннего устройства" — честь ему и хвала. Но следует заметить, что именно эту формулу Дудаеву предлагали в течение трех лет — с 1991-го по 1994-й. Когда бы московские политики спали и видели, как бы поскорее влезть в кавказскую войну, вряд ли они столь долго пытались бы договориться с данным не самым приятным контрагентом.
Если теперь три года отвергаемая чеченской стороной формула вдруг окажется жизнеспособной, это неизбежно породит вопрос о причинах такого изменения первоначальных позиций: почему все способы вразумления, кроме военного, ни к чему не приводили, а после военного поражения вразумление вдруг наступило? Единственным разумным ответом на то будет признание того, что формула "война есть зло, терпимое в крайних случаях" оказалась приложима к русско-чеченским отношениям, и случай был тот самый крайний. В этом случае, приветствуя гипотетический мир по Вольскому--Барятинскому, из соображений минимальной добросовестности придется признать, что в данном случае война оказалась не абсолютным злом, но злом, допускаемым при известных условиях. Впрочем, теория и практика пацифизма показывает, что при необходимости выбирать между добросовестностью и пацифизмом выбор обыкновенно оказывается в пользу последнего.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ