Познакомился с этим человеком я так. Он позвонил в редакцию и спросил: "Ну зачем же вы написали про меня неправду в заметке про Япончика?" Затем он пояснил: "Я никогда не был администратором какого-либо московского кафе, а был администратором Государственного академического Малого театра Союза ССР. С Япончиком у меня была перестрелка. Впрочем, если у вас есть желание, я готов встретиться и рассказать все обо подробно".
Я был почти уверен, что встречи не будет — обычно после таких разговоров люди исчезают так же внезапно, как и появляются. Но через несколько дней он действительно приехал. Я его слушал не прерывая и лишь изредка задавал вопросы, выясняя подробности, казавшиеся мне наиболее интересными. Наш разговор убедил меня в том, что его имя и место нынешней работы лучше (для него) оставить за рамками настоящего материала.
Поводом для звонка послужила публикация в Ъ от 10.06.95 "Япончик попался на вымогательстве в третий раз", в которой было вкратце рассказано о жизни самого влиятельного в России вора в законе Вячеслава Иванькова, известного в уголовной среде под прозвищами Япончик, Японец и Иванец. Его влияние распространялось на огромное количество мелких и крупных коммерческих структур в России, странах СНГ, Западной Европы и Северной Америки. Свой путь в бизнес Иваньков начинал с грабежей и разбоев.
Японцу перешли дорогу
В молодости я не занимался криминалом и, надо сказать, к этому и не стремился. Я был по-другому воспитан: мои родители были законопослушные граждане и всю жизнь честно зарабатывали на хлеб. На меня подействовали и события в Чехословакии 68-го года, в которых я принимал участие в составе 21-го отдельного полка морской пехоты. После этого я на всю жизнь остался инвалидом. Отслужив в армии, я закончил юридический факультет МГУ и устроился на работу в шереметьевскую таможню. В 1975 году перешел в Государственный академический Малый театр. Меня больше интересовало общение с людьми искусства, чем досмотр граждан, отбывающих за границу.
Жил я тогда на Колхозной площади и частенько захаживал в расположенный там пивбар. В 1973 году я случайно познакомился с его директором — Калиной Никифоровой. Когда я стал звать ее Каля, она спросила меня, могу ли я помочь приобрести ей "Волгу". Конечно, Каля знала, что ей я не откажу. Тем более что труда это мне не составило бы: моя первая жена была дочерью первого замминистра торговли Георгия Петрова. Каля только пояснила, что машина не для нее, а для ее знакомого, Славы Япончика. Кто это такой, я не знал.
Я обратился к одному из референтов министра, который запросил за "Волгу" две с половиной тысячи вперед. Каля сказала, что это не деньги, и передала условия Славе. Мне назначили встречу.
Мы встретились в гостинице "Минск". В назначенное время вместе с нами в лифт зашел крепкий человек небольшого роста. Я обратил внимание на цепкий взгляд его маленьких глаз. Он отдал мне две с половиной тысячи, и когда лифт остановился, сразу из него вышел. Я понял, что это и есть Япончик.
Полученные деньги я передал по назначению. Но референт через некоторое время ушел с работы, и выполнить просьбу Кали я не смог. Ситуация обострилась: Слава Япончик требовал от Кали немедленно вернуть деньги. Мне помог мой друг: он снял деньги родителей и выручил меня. Я вернул их Кале, она сказала, что передаст их Славе, и история закончилась. Через полгода я получил деньги с референта. С Калей после этого мы расстались — так уж сложилось.
Но с Япончиком судьба нас свела вновь. Это было примерно через год, в июне 1975-го. Один знакомый предложил мне тогда купить партию хороших икон. Я отдавал себе отчет, что это за товар, но моя молодость — а мне было 26 лет — и желание заработать взяли свое: я согласился. Знакомый сказал, что встреча пройдет 14 июня у Дома кино. Он добавил, что продавать иконы будет очень авторитетный человек.
В назначенное время я был у Дома кино. Подъехал автомобиль. Из него вышел человек в темных очках, открыл багажник и показал товар. Я сразу оценил, что сделка для меня будет выгодна. Потом мы сели на заднее сиденье машины, чтобы договориться о цене. Продавец снял темные очки, и я узнал эти маленькие цепкие глаза. Это был Японец.
Как уже писал Ъ, в то время Япончик, Отари Квантришвили и Вячеслав Слива организовали банду, занимавшуюся разбойными нападениями на квартиры подпольных миллионеров. По всей видимости, Япончик собирался продать награбленный его бандой товар.
Японец тоже узнал меня. Об иконах он забыл сразу. Первый его вопрос был такой: "Где мои деньги"? Я ответил, что все отдал Кале.
— Ты знаешь, где Каля? — спросил Япончик.
— Нет.
— Она пошла по 88-й (нарушение правил о валютных операциях. — Ъ) на 4 года за чеки серии "Д" (валютные чеки, заменявшие в "Березках" валюту. — Ъ). Ты мне должен.
Я попытался объяснить, что, в конце концов, можно устроить с Калей встречу на зоне, и она подтвердит, что деньги я ей передал. Выслушав меня, Японец сказал: "Или ты принесешь деньги, или я добавлю тебе лишних дырок", — и направил мне в живот пистолет. В это время к машине подошел его приятель Асаф (это авторитетный бандит, позже я часто видел его в казино). Японец подвел итог:
— Ты должен мне пять штук. Ты отдашь их мне завтра в 10 часов вечера у театра Советской Армии. А пока я заберу у тебя машину.
Япончик вытащил у меня водительские права, техпаспорт, ключи и вытолкнул из машины. Я беспомощно посмотрел вслед уезжающему автомобилю.
Действовать я начал сразу. Первым делом я позвонил одному своему другу, замначальника московского ГАИ Андрею Беспалову. Он сказал: приезжай. Выслушав мой рассказ, он дал автомобиль в розыск, надеясь, что скоро он будет задержан: у меня был броский номер — 00-01 МОФ (до последнего времени с такими же цифрами на номере ездил начальник ГУВД Москвы. — Ъ). К тому же Японец с прочими документами забрал у меня специальный талон, в котором было указано, что автомобиль и находящиеся в нем люди досмотру не подлежат. Беспалов прекрасно понимал, что может сделать бандит, в руки которому попала такая машина. Затем он позвонил в МУР. Меня отвезли на Петровку.
Там я сказал лишь, что неизвестный отобрал у меня машину, угрожая пистолетом. Мне называли какие-то имена, фамилии и клички, но я говорил, что прежде их никогда не слышал. Затем мне принесли альбом с фотографиями, надеясь, что там будет и изображение отобравшего у меня машину человека.
Опера не ошиблись. Фотографию Япончика я увидел на второй странице альбома и ткнул в нее пальцем. Один из оперов процедил сквозь зубы: "Японец". В кабинете воцарилась гробовая тишина.
Вы знаете, мне показалось, что милиционеры взяли бы под козырек, если бы на них были фуражки. После затянувшейся паузы приметы Японца и номер моей машины еще раз дали всем милицейским постам с указанием при задержании соблюдать особую осторожность: за рулем вооруженный преступник. Затем стали разрабатывать план действий. Мне сказали явиться на встречу минут за пять. Если Япончик предложит сесть в машину, я должен отказаться и пригладить рукой волосы. "Дальше, — сказали опера, — мы знаем, что делать".
Когда я вышел из здания на Петровке, я увидел, что за мной едет "наружка". Когда я подошел к своему дому, я понял, что его охраняют. Я был нужен как приманка, и за мою жизнь опасались.
Я пришел, как мне сказали. Но прежде чем идти на встречу, я рассказал все другу, которого знал с детства. Он спросил:
— У тебя есть?
Я ответил утвердительно.
— Возьми с собой. Не верь ментам.
Я взял с собой браунинг. Засунув его сзади под ремень, прикрыл его сверху полами черной кожаной куртки. Вы понимаете, что такое в те времена кожаная куртка?
То же, что сейчас 500-й Mercedes?
600-й! Так вот, в таком виде — в черной кожаной куртке и с пистолетом за поясом — я и пришел к театру Советской Армии.
Я нервничал и время от времени посматривал на часы. Япончик подъехал в 22.03 на моей машине. Он был за рулем, рядом с ним сидела девушка. Сказав: "Садись", Японец протянул руку к заднему сиденью. Я сказал, что привез деньги, и все наши проблемы можно решить на улице. Японец наставил на меня наган и негромко и властно сказал: "В машину". Я понял, что пригладить волосы рукой у меня времени не будет.
Дальнейшие события развивались с невероятной скоростью. Я рухнул за заднее колесо, но Японец успел выстрелить, и пуля пробила правый рукав моей куртки. Он резко тронулся, из сквера наперерез ему бросились засевшие в засаде опера. Они начали стрелять по колесам. Я вытащил браунинг и расстрелял в машину всю обойму. Но только один раз попал в заднее стекло: пуля, как я потом убедился, прошла навылет. Им Японец нужен был живым. Мне — нет.
Стрельба стояла такая, что опера сначала даже не поняли, что стреляет кто-то кроме них. Я рванул через Центральный парк Советской Армии. Перемахнув через ограду, я спрятал пистолет в кустах и ушел. Дома меня ждали.
На Петровке первым делом у меня спросили, почему я стрелял. Я ответил, что пистолета у меня не было: просто в руках у меня была зажигалка-пистолет (тогда, в 70-х, на них была большая мода), от которой я пытался прикурить. Против меня возбудили уголовное дело, но вскоре закрыли: пистолета, из которого я стрелял, они так и не нашли. Машину мне отдали на следующий день после случившегося. В техцентре на Варшавке, куда я ее отогнал, в кузове насчитали 11 пулевых отверстий.
О перестрелке скоро узнали в верхах. К тому же за ней, наверное, не без интереса наблюдала военно-правительственная делегация Румынии, члены которой в сопровождении министра обороны маршала Гречко выходили из театра, где по случаю их прибытия был банкет. Охрана была шокирована и не знала, что предпринимать. Через 15 минут к месту перестрелки приехал прокурор Москвы. Еще через некоторое время прокурор России. Власти сперва решили, что это провокация американских спецслужб, и КГБ начал проверку. Но они быстро успокоились, узнав, что речь идет о простом бандите по фамилии Иваньков, хотя и особо опасном.
Вскоре Японца посадили. По одной версии, он сам сдался прокуратуре. Но я знаю достоверно, что его взяли на катране (в карточном притоне. — Ъ). Когда меня вызвали, уже после ареста Японца, я изменил свои показания и сказал, что никто мне ничем не угрожал — он просто требовал свои деньги, которые по неизвестным мне причинам ему вовремя не вернула Каля. Японец получил четыре года. К нему на зону ездил Асаф, и через него я узнал, что при упоминании обо мне у Японца начинался нервный тик. Впрочем, потом он успокоился. В 1979 году я встретил его у магазина "Подарки" на Горького. По его взгляду я понял, что интересую его не больше, чем вчерашний дождь.
С Калей я виделся еще дважды. Сначала в Бутырском СИЗО во время следствия по делу о стрельбе у театра. Ее этапировали с зоны специально для очной ставки со мной. Я поинтересовался судьбой денег, из-за которых вышла ссора с Японцем. Калина посмотрела на меня недоуменным взглядом и спросила:
— Какие деньги, Миша?
— Каля, что заставляет тебя врать? — пробормотал я и осекся. Каля была очень умный человек. По ее взгляду я понял, что говорить об этом не следует.
В следующий раз мы увиделись в 1980 году в парикмахерской на улице Горького. Мы обнялись. Вспоминая о встрече в Бутырке, она сказала:
— Миша, я не могла тогда топить Славу. Он прислал бы людей, и меня бы зарезали на зоне. Деньги я ему действительно отдала. Что были для меня две с половиной тысячи?
Вскоре Каля внезапно умерла. После нее остался сын. В уголовном мире его хорошо знали под прозвищем Калина. В вора в законе его короновал Японец. Калина был убит двумя выстрелами в голову из "макарова". Человек, бывший посредником при сделке с иконами, умер при загадочных обстоятельствах: ему делали какую-то операцию, хотя он был молод и здоров — как вы. После пальбы у театра люди перестали со мной здороваться, говоря: "Ты труп, Японец тебе этого не простит". Но мои знакомства в криминальной среде росли с каждым днем. Постепенно я стал жить их жизнью...
На шаг впереди
Крестным Японца, как потом я узнал, был вор в законе Пусо, имевший непререкаемый авторитет. Пусо завещал Японцу весь воровской мир. Знал я и остальных членов первой банды Японца. У Сливы (сам он ассириец) брат рубил мясо на Центральном рынке и говорил, что штуки в день ему хватает. Он не понимал, зачем Слива связался с Японцем. С Отари Квантришвили я познакомился позже, в Пицунде. Наше знакомство продолжалось 18 лет. Он на всю жизнь запомнился добрым и веселым человек, готовым помочь днем и ночью. Он называл меня самым главным аферистом Советского Союза. И было за что.
Я и один мой друг провернули великолепную аферу. Он имел доступ к правительственной спецсвязи — телетайпу, стоящему в здании Совмина в Кремле. Вы знаете, что это такое? Это возможность рассылать телеграммы за подписью высокопоставленных чиновников и членов правительства с распоряжениями о представлении к правительственным наградам, повышении в должности, разнарядки на поставку товаров. Мы пользовались четырьмя фамилиями: замминистра обороны Ахромеева, замминистра иностранных дел Ильичева, первого замминистра внутренних дел Трушина и замгенпрокурора Баженова. Я говорил ему, куда какое распоряжение и от чьего имени послать. В результате эти чиновники отдавали распоряжения, о которых сами и не подозревали. Вот это был бизнес!
Засыпались мы на ерунде. Помимо вручения правительственных наград и представлений к должности, я помогал свои знакомым с отдыхом. Тогда, в начале 80-х, в Сочи построили отель "Дагомыс". Поселиться там было невозможно. Помогал телетайп. Всех моих знакомых легко принимали там по телеграммам людей, которых я вам назвал.
Все шло прекрасно. Но однажды в Дагомыс приехал замминистра Трушин, отдыхавший поблизости в санатории 4-го управления "Россия". Директор гостиницы Сорокаумов, встречая его навытяжку, доложил, что его распоряжения выполнены, и художник Леонид Райзман, а также Кошеровский, Бондарь и Коган поселены в номерах с балконом на море.
С Трушиным случился обморок. Очнувшись, он приказал начальнику ГУУР МВД СССР немедленно вылететь в Сочи и разобраться на месте. Расследовать дело вылетел генерал, замначальника уголовного розыска.
Заметьте, если бы я убил на улице из автомата 10 человек, моим делом занимался бы старший следователь местной прокуратуры, и не больше! А тут разбираться летел генерал — и только потому, что я от имени Трушина поселил в гостинице какого-то Райзмана.
Примерно через месяц начались аресты. Первой взяли любовницу моего соседа Миши Кошеровского. Прямо из дома на черной "Волге" ее привезли на Октябрьскую площадь, в кабинет к генералу. Вокруг — шесть следователей. Ее спрашивают: вы знаете, где вы находитесь? Здесь говорят все. Она назвала мою фамилию.
Сам Кошеровский был тогда в Будапеште. Прилетел он 21 октября 1985 года и сразу позвонил мне, попросил срочно встретиться. Я вышел на улицу. Он дрожащим голосом говорит: "Миша, всех, кто отдыхал в 'Дагомысе' по правительственным телеграммам, принимают (сажают под следствие. — Ъ)". Кошеровский добавил, что завтра он идет в прокуратуру по другому делу, и если оттуда вернется, то мы договоримся, какие давать показания в случае ареста.
22 октября его бросили в Бутырку. Только спустя три недели оперативники, которые вели мое дело, нашли его там и допросили. Он был единственный, кто меня сдал. Если бы он этого не сделал, его освободили бы в тот же день. Вместо этого он отправился в камеру особого режима. Мне было его искренне жаль.
Вел дело следователь по фамилии Веселый. Он допросил 39 человек. Больше всех хлопот ему доставила Наташа Цыпляткина по кличке Карлсон. На допросах она требовала эклеров с чаем, говорила, что Трушин ее любовник и Ахромеев тоже и что если они узнают, где она, то ему, Веселому, будет не до смеха.
На всякий случай я тогда скрывался, но знал о каждом шаге следственной группы — о них рассказывал знакомый из прокуратуры, имевший доступ к делу (сейчас, кстати, он трудится корреспондентом "Известий"). К тому же доказать следователи все равно ничего не могли: как только началось следствие, я позвонил человеку, отправлявшему телеграммы, и он уничтожил все следы.
Каждый шаг следователей я обсуждал со своим старым другом Ш. (называть его имени я не хочу). Раз в неделю мы встречались во дворе у здания МХАТ на Тверском. После встречи с ним я знал точно, что мне делать дальше. Он постоянно говорил мне: "Исчезни. Нет тебя — нет дела".
Сам он прошел великолепную школу жизни. Против него в течение 10 лет КГБ вел сразу три оперативных дела, но безрезультатно. Когда его взяли и предложили сдать меня в обмен на загранпаспорт (его жена была испанка, и в течение 6 лет он не мог выехать), он заявил допрашивавшему его генералу: "Поинтересуйтесь моим досье в КГБ. Я еще никого не сдал".
Меня долго не вызывали. Только 21 мая 1986 года я нашел в своем почтовом ящике повестку и 25 мая был в кабинете у Веселого. Он долго требовал признания, но я объяснил ему: гражданин Веселый, вы юрист, и я юрист. Найдите телетайп и отправлявшего телеграммы человека, тогда и будем разговаривать.
На этом допрос закончился. Веселый меня отпустил, но через пару месяцев вызвал вновь. Ему захотелось проверить, инвалид я или нет, и он назначил медэкспертизу. Если бы она подтвердила, что я не являюсь инвалидом, Веселый привлек бы меня за хищения, ведь я 13 лет получал пенсию по инвалидности. Очень хотелось ему меня засадить.
Но не получилось. После медэкспертизы Веселый был вынужден меня отпустить. Он попросил меня не исчезать и быть дома. Я уехал в Пицунду и в Москву вернулся только в начале ноября. Понимая, что меня ищут, я не показывался дома и ночевал у знакомых, ни разу не останавливаясь дважды подряд в одном месте. Лишь изредка я заходил в свой подъезд, чтобы забрать почту. Наконец, 3 декабря я увидел на лестнице участкового. У него был такой измученный вид, как будто он не спал трое суток. Он попросил меня пройти за ним. Я вошел в участок с одной мыслью: как бежать в случае чего? Оглядев кабинет, я понял, что можно будет выбить стекло и уйти через окно.
Участковый позвонил Веселому и сказал: "Он здесь, я его задержал". Потом протянул мне трубку. Веселый первым делом поинтересовался, почему я скрываюсь и не являюсь к нему. Я попросил повестку, на что он сказал: "Ведите себя по-джентльменски". О каком джентльменстве говорит человек, который жаждет меня посадить, я не понял. Я вернул трубку участковому. Поговорив с Веселым, тот сказал: "Вы свободны".
На следующий день мой друг из прокуратуры объяснил мне, что дело, которое насчитывало 34 тома, закрыто за отсутствием доказательств. Они так на меня ничего и не нашли, и срок следствия по делу не продлили.
С тех пор моя фотография была во всех милицейских альбомах. Меня стали называть аферистом #1. Но от афер я вскоре отказался, занялся контрабандой и не сел только по счастливому стечению обстоятельств. Я просто сбежал.
27 марта 1991 года мы с моей подельщицей, актрисой театра на Таганке, вылетали в Швецию с крупной суммой валюты. Чувствуя, что это моя последняя поездка, я заранее купил себе билет в Канаду на 4 апреля.
В "Шереметьево-2" у меня был свой инспектор. Он проносил товар минуя контроль, а в международной зоне мы обменивались чемоданами. На этот раз он отдал чемодан с валютой моей подельщице. За несколько минут до объявления посадки ее взяли. Я улетел один. Мою фамилию она назвала следователям на следующий день.
Они не ждали, что я вернусь. Поэтому я спокойно прилетел в Москву, пробыл там несколько дней, завершил все свои дела и 4 апреля улетел в Канаду, где вскоре получил вид на жительство и green card. Мою подельщицу продержали в Лефортово 60 суток. Из Канады я позвонил следователю, который вел дело, и сказал:
— Отпустите ее, вы держите ее незаконно, она не провозила валюту через таможенную границу — я дал ей деньги в международной зоне. Она же сдала меня вам, ну что вам от нее еще надо? Вы же юрист, поступите по-честному.
Следователь прислушался к моим словам.
Вернуться в Россию я решил в августе 1991 году. Дело было так: в аэропорту Торонто я услышал, что в России переворот. Я понял, что коммунистов больше нет. Подняв вверх руки, я заорал: "Еду домой!"
13 ноября 1991 года я вернулся. Тогда я дал себе слово криминалом больше никогда не заниматься. И я сдержал его. После возвращения я занимал исключительно официальные должности, работал в Верховном совете России. Перед октябрьскими событиями 1993 года я ушел из ВС. Меня взял на работу мой друг Ш., консультировавший меня, когда я был в бегах. Сейчас я помощник депутата Госдумы. Со своими старыми знакомыми я поддерживаю чисто дружеские отношения. И никаких дел.
МИХАИЛ Ъ-МИХАЙЛИН