Безотносительно к тому, удастся ли создать давно зачатый, но никак не являющийся на свет "Левоцентристский блок И. П. Рыбкина", слабость и вымученность этой конструкции вряд ли позволит достичь той цели, ради которой все, собственно, и затевалось — динамического равновесия двух крупных партий.
Создать нечто, именующееся левоцентристким блоком и возглавляемое Рыбкиным, вполне возможно. Экономико-политический ландшафт страны меняется стремительно, и уже безработица делается главным бичом политической элиты. И если Рузвельт смог организовать для жертв Великой депрессии общественные работы, то несомненно, и президентский помощник Георгий Сатаров в состоянии организовать общественно-политические работы для жертв нашего быстротечного времени. Судя по списку посватанных Рыбкину лиц и организаций ("Мое Отечество", объединившее непристроенную к делу номенклатуру ЦК ВЛКСМ и Совмина СССР, "Гражданский союз" Вольского, верхушка ВЦСПС-ФНПР), скорбь чиновника Мармеладова — "знаете ли вы, милостивые государи, что это значит, когда некуда идти?" — вполне может стать блокообразующим фактором.
Другое дело, что по первоначальному замыслу блок создавался не для простой отчетности, но для поддержания устойчивой треугольной конструкции: в основании треугольника лежат равносильные Рыбкин и Черномырдин, а в вершине пребывает балансирующий Ельцин. Сегодня становится очевидным, что уже существующий блок Черномырдина объединяет более оборотистую часть прежнего правящего слоя, сумевшую вписаться в новую политическую и экономическую реальность, а пока гипотетический блок Рыбкина должен объединить их менее удачливых коллег. Между тем тип некрасовского помещика Оболта-Оболдуева — "Коптил я небо Божие, носил ливрею царскую, сорил казну народную и думал век так жить" — даже в сказочной поэме вызвал весьма относительное сочувствие крестьян: "Порвалась цепь великая, порвалась — расскочилася; одним концом по барину, другим по мужику!..". Из этой мудрой констатации, впрочем, никак не следует, что крестьяне дружно отдали бы свои голоса Оболту-Оболдуеву, а поскольку выборы предстоят не в сказке, а в жизни, нынешний народный энтузиазм по поводу трудной судьбы бывшего первого секретаря ЦК ВЛКСМ Виктора Мишина представляется совсем уж сомнительным. Так что говорить о равнобедренном треугольнике, ради которого все и затевалось, довольно трудно.
Реально дело идет к тому, что из верхушечно конструируемых партийных изделий серьезные шансы есть лишь у правоцентристкого "Нашего дома". К авторам двухпартийной модели вполне приложимо стихотворение 40-х гг. XIX века — "В тарантасе, в телеге ли еду ночью из Брянска я, все о нем, все о Гегеле моя дума дворянская", однако гегелевское "раздвоение единого" к российскому начальству не приложилось никак.
Возникает естественный вопрос: что же дальше?
Вариант победы внесистемных сил — хоть левой, хоть националистической, хоть демократической оппозиции — не слишком вероятен, но в принципе возможен. Не касаясь связанных с ним возможных неудобств, заметим лишь, что в этом случае, пройдя через сопряженный с большими или меньшими издержками вторичный передел власти и собственности, гипотетические победители встанут перед той же самой проблемой, что и у "Нашего дома" — как консолидировать режим и закрепить итоги передела. Полная неразбериха закончится буквальным воспроизведением нынешней черномырдинской риторики, ибо если сейчас стабильный двухпартийный маятник запустить никак не удается, то после нового периода хаоса возможностей к тому будет еще меньше.
Если же поступательность посттоталитарного развития сохранится, более всего вероятна полуторапартийная система: атрибуты демократии сохраняются, выборы проводятся регулярно и в срок, но у руля бессменно пребывает "партия власти", периодически меняющая партнеров по коалиции — собственно, сменяемость партнеров и дает возможность говорить о полуторапартийности.
Пока этот столь напрашивающийся вариант проглядывает плохо, но связано это, вероятно, с тем, что за политическими образцами российская мысль традиционно обращается либо к англосаксонским странам (которые, собственно, и создали двухпартийный маятник), либо к паре--тройке развитых романо-германских стран (ФРГ, Франция). При всей похвальности желания воспринять лучшие образцы это желание хорошо сопрягать также и с реальными предпосылками — они же таковы, что уместнее обозреть опыт развития побежденных стран с полностью рухнувшей прежней политической структурой: Германию, Италию, Японию после 1945 года. В ФРГ ходы маятника начались лишь в 60-е годы сперва через "большую коалицию" ХДС-ХСС и СДПГ и последующее канцлерство Брандта, а до той поры двадцать лет страной бессменно правила "партия Аденауэра"; в Италии периодические обновляющие партнеров христианские демократы находились у власти более сорока лет, и крах демохристианской полуторапартийной системы совпал с произошедшим лишь в начале 1990-х общим крахом Первой Республики. Наконец, в Японии безраздельная власть ЛДП стала давать сбои также лишь в 1990-е годы, причем, судя по нынешним токийским известиям, отход от полуторапартийной системы дается и японцам весьма болезненно. Такая устойчивая закономерность связана с тем, что в условиях послевоенного хаоса тесная консолидация сумевшей переменить вехи старой политической элиты оказывается проблемой #1 не только для самой этой элиты (что естественно), но и для страны в целом. Понятная после великих потрясений тяга людей к стабильности облегчает становление корпоративных властно-собственнических структур, и последующее вызревание новых политических сил под зонтиком полуторапартийности идет долго и медленно, а необходимые ходы политического маятника обеспечиваются перегруппировкой сил в самой корпоративной "партии власти".
Складывающийся таким образом режим весьма трудно назвать идеальным — если бы это было так, то в начале 1990-х все итальянские заборы не были бы исписаны лапидарным лозунгом "DC — ladri" ("христианские демократы — воры"). С другой стороны, одному Богу известно, сумела бы Италия без полуторапартийного режима встать на ноги и превзойти Англию по экономической мощи — в 1945 году это соотношение было несколько иным. Главный вопрос, возникающий в связи с христианскими демократами В. С. Черномырдина, заключается не столько в том, окажутся ли в их рядах ladri — куда же они денутся? — а в том, сумеет ли российская DC удержаться в рамках именно полуторапартийной системы, т. е. сохранить обеспечивающие политическое долголетие формально-демократические механизмы для выпуска пара и расширения социальной базы режима. Покуда общественная полемика в основном касается преимуществ совершенной многопартийности перед реальной складывающейся полуторапартийностью, более существенным может оказаться отстаивание тех преимуществ, которые полуторапартийность имеет перед однопартийностью.
Максим Соколов