Премьера книга
В новом романе Леонида Юзефовича "Журавли и карлики" рассказаны истории жизни нескольких авантюристов. По мнению АННЫ Ъ-НАРИНСКОЙ, сложенные вместе, они похожи не на плутовской роман, а на публицистическую критику нашего недавнего прошлого — того периода, который называется "девяностые".
Удачно получилось, что "Журавли и карлики" вышли сейчас, а не год назад. Потому что, выйди этот роман тогда, он оказался бы слишком созвучным заявлениям, провозглашаемым с трибун в преддверии парламентских выборов. Тогда девяностым была дана полная и весьма жесткая оценка: это было время "слабого, больного государства, дезориентированного, разделенного общества", за спиной которого темные личности "обделывали свои делишки и получали коврижки", ну и как результат "наступала коррупция, наркомания, организованная преступность". Перемены последних месяцев сделали риторику "все наши сегодняшние проблемы берут начало в хаосе девяностых" не просто неактуальной, а несуществующей. Так что "Журавлей и карликов" теперь можно читать почти как роман.
И это несмотря на то, что картина времени, которую создает Леонид Юзефович, практически иллюстрация к словам о слабом, больном государстве и дезориентированном, разделенном обществе, отягощенном коррупцией и организованной преступностью. "Был 1993 год, март. Мраморный пол подземного перехода покрывала разъедающая ботинки талая слякоть, вдоль стен плотными рядами стояли лотошники. Нищие были вытеснены на фланги". "Милиционеры шныряли мимо с таким видом, что если бы не форма, их можно было принять за карманников". "На дно жизни опускались за несколько недель". "Нормальное мясо начало исчезать из рациона. Его заменили баночки детского мясного питания, у которого вышел срок годности, поэтому для сына оно уже не подходило. Одна стограммовая баночка растягивалась на два дня".
Просроченной детской едой питается историк Шубин, пытающийся в это непонятное ему время заработать на жизнь сочинением серии газетных статей о самозванцах. На его очерк о жившем в XVII веке авантюристе Тимофее Акундинове, выдававшем себя за сына царя Василия Шуйского, нанизано все повествование. Из истории Акундинова становится ясен смысл названия романа. Упоминающаяся в Илиаде война пигмеев и журавлей здесь предстает мощным мифом, объясняющим ход истории. "Журавли с карликами входят в иных людей и через них бьются меж собой не на жизнь, а на смерть". Так что, выходит, практически все войны — это войны журавлей с карликами. От религиозных войн прошлых веков до ельцинско-хасбулатовского противостояния у Белого дома. Победа, как выясняется, достается карликам, когда среди них есть один журавль, и журавлям, когда среди них есть один карлик. "Те и другие потому лишь способны одолеть врага, что удерживают в себе часть его силы". Самозванцы — такие как Акундинов — и есть эти необходимые для победы журавли среди карликов и карлики среди журавлей.
Акундинов путешествовал по всему миру, вступал в сговоры, менял пол партнеров по сексу и вероисповедания. "Он перебывал католиком, протестантом, мусульманином, иудеем. Его, как вакцину, впрыснули в тело державы". Действие такой вакцинации небесконечно — и время от времени требуются новые Акундиновы. Тогда опять появляются самозванцы. Например, Алексей Пуцято — во время гражданской войны он выдавал себя за чудом выжившего цесаревича Алексея. Или Жохов.
В этом Жохове сконцентрирован если не дух, так душа девяностых. При советской власти он занимался исследованием недр дружественной Монголии, а теперь пытается прокормиться, торгуя чем попало, в том числе редкоземельными металлами. Он предприимчив, но опрометчив, стремителен, но недальновиден. Он всегда готов на небольшое преступление и на небольшой подвиг. Он легко прощает предательство — потому что сам на него способен. И он, конечно, самозванец. И в прямом смысле — выдает себя за другого человека. И в смысле высшем — "акундиновском".
Жохов — герой запоминающийся, но читательского сердца не трогающий. С Тимофеем Акундиновым, Алексеем Пуцято и примкнувшим к ним современным монголом Баатаром, готовым сменить веру ради поездки в Гонконг, все понятно — они нужны лишь как доказательства теоремы о самозванстве, о журавлях и карликах. Но по поводу вполне занятного, даже вроде бы живого Жохова и призванного выражать авторские взгляды Шубина возникает чувство недоумения, даже разочарования. Они описаны подробно и точно, они говорят и думают вещи иногда умные, иногда остроумные, а иногда красивые. (Иногда, впрочем, слишком красивые — куртка Жохова от мороза становится "тонкой, как стрекозиное крыло", а Шубин замечает, что скрипичный футляр "похож на узкокрылую безголовую бабочку".) Не вызывает сочувствия никто из умело расставленных во времени и пространстве героев романа. Как будто они виновны в чем-то и теперь наказаны неспособностью трогать наши сердца. Виноваты они в том, что предстают перед нами, живущими в то самое время, которое "подобно болезни", а люди, как выясняется "больше похожи на свое время, чем на своих родителей". Леониду Юзефовичу совсем не удалось полюбить время, которое он вполне убедительно рисует "разрушающим душу", но поэтому ему не удалось полюбить и своих героев.
Леонид Юзефович. Журавли и карлики. М.: АСТ, Астрель, 2009