105 лет назад, в 1904 году, правительство Российской империи утвердило закон об учреждениях мелкого кредита. Первые из них появились в России столетием ранее, и за прошедшие годы возникло множество ссудо-сберегательных касс, крестьянских и иных небольших банков, причем многие сегодня отнесли бы к проблемным. Новый закон и был призван решить эти проблемы, в том числе главную: ссуды в малых банках и кассах выдавались безо всякого залога, а пайщики кредитных учреждений, чтобы оттянуть неизбежное банкротство, скрывали от учета безвозвратные ссуды. В итоге к 1916 году во многих малых банках оказались невозвращенными 100% выданных ссуд. Так что вовсе не Октябрьская революция, а именно невозврат кредитов поставил точку в истории русского мелкого кредита.
Долгая дорога к банку
На протяжении многих веков на русском рынке мелкого кредита безраздельно господствовали ростовщики и примкнувшие к ним непрофессиональные заимодавцы, дававшие деньги в рост обедневшим или мечтавшим разбогатеть соотечественникам. Лишь в XVIII веке старухам-процентщицам и лихим мужичкам, умело выбивавшим ссуженные деньги у представителей самых разных сословий, пришлось потесниться под натиском первых банков и ломбардов. Однако их услуги были доступны только жителям столиц и крупных городов, да и то лишь в том случае, если имелись хоть какие-то ценности, которые могли принять в залог под кредит. Так что даже немногим крепостным крестьянам, отпущенным на оброк и решившим обзавестись собственным делом, не оставалось иного пути как идти на поклон к ростовщикам. А всем остальным землепашцам, не имевшим ни собственности, ни личной свободы, в случае крайней нужды не оставалось ничего иного, как падать ниц перед каким-нибудь зажиточным соседом и надеяться на заем под честное слово, не сомневаясь при этом, что будут предложены тяжелые условия возврата денег или отработки долга.
Первые учреждения, которые занимались выдачей кредитов, возникли лишь в 1803 году и предназначались главным образом для иностранцев, согласившихся колонизировать пустовавшие русские земли. Да и то эти спецраспределители ссуд трудно назвать даже подобием кредитных учреждений. Император Александр I, выделяя колонистам деньги на мелиорацию засушливых земель юга России, решил, что для более эффективного использования казенных средств часть из них следует сделать общественными суммами, из которых ссужался каждый конкретный хозяин земли. А назначать условия и сроки возврата кредита должны были сами члены колонистской общины.
Следующая попытка создать банки в провинции состоялась в 1816-1819 годах в Прибалтийских губерниях после того, как там произошло частичное освобождение крестьян от крепостной зависимости. Ни земли, ни свободы передвижения прибалтийские крестьяне не получили, но зато у них появилось право арендовать землю у ее владельца и обрабатывать ее так, как считали нужным. Резко выросший спрос на сельхозорудия и скот породил нужду в ссудах, и в волостях появились мирские кассы, существовавшие на деньги крестьян и благотворительные взносы землевладельцев.
Опыт оказался весьма успешным, урожаи росли, а вслед за ними росли прибыли помещиков от сдачи земли в аренду. Поэтому увеличить доходы тем же путем решило командование аракчеевских военных поселений, где крестьяне сочетали обычный труд с армейской службой. Масштабы эксперимента, правда, оказались довольно скромными. Но по проторенной дорожке пошло Удельное ведомство, ведавшее поместьями, которые принадлежали царской семье. Банки удельных крестьян не располагали значительными суммами, но рост интереса землепашцев к результатам труда был налицо, и полезный опыт решили распространить на деревни и волости, принадлежащие казне. И в 1840 году появились вспомогательные и сберегательные кассы для государственных крестьян.
Существовала, правда, масса ограничений на размеры и способы получения кредита. Так, для государственных крестьян ссуда не могла превышать 60 рублей на одного заемщика. Деньги эти были немалыми, однако совершенно недостаточными для обзаведения более или менее серьезным бизнесом или новейшими для того времени орудиями. А в банках удельных крестьян обязательным условием предоставления кредита стал мирской приговор — решение сельского схода, позволявшее или не позволявшее заемщику получить ссуду. Ведь гарантом возврата в этом случае выступала вся община, сельский мир, и бюджет ведомства, а следовательно, и царской семьи не нес при невозврате никаких потерь.
Удобную модель, казалось бы, после освобождения крестьян в 1861 году следовало распространить на всю страну. Но проблем оказалось куда больше, чем могли себе представить законодатели и энтузиасты раскрепощения крестьян. Один из них, П. Сабуров, еще в 1860 году подсчитал, что крестьянским банкам, чтобы выдать 22 млн землепашцев ссуды, необходимые для выкупа земель у помещиков, требуется миллиард рублей. Сумма по тем временам просто невероятная: таких денег в русской казне не собралось бы и за десять лет.
Поэтому в конце концов реформаторы русской жизни решили не изобретать велосипед, а пойти по проторенной колее, создав волостные ссудные кассы по образцу удельных и касс государственных крестьян. При этом сами эти неплохо показавшие себя кредитные учреждения передавались в ведение местных властей для продолжения деятельности на благо земледельческого сословия страны. Правда, при этом никто не подумал о том, кто же будет управлять этими кассами, и результат этой забывчивости очень скоро дал о себе знать.
"Удельные банки и вспомогательные кассы,— говорилось в "Обзоре учреждений мелкого кредита", подготовленном в 1901 году,— переданы были, по прекращении крепостной зависимости крестьян, в ведение общих крестьянских учреждений, что неблагоприятно отразилось на их деятельности. Прежде всего новые административные деления волостей не совпадали с теми, которые существовали в удельном ведомстве и в казенных имениях. Поэтому операции банков были временно приостановлены, впредь до распределения их капиталов между новыми волостями. Затем органы крестьянского управления, обремененные работой по введению крестьянской реформы, естественно, не могли уделять достаточно времени надзору за кредитными учреждениями, и распоряжение этими последними всецело перешло к низшим сельским властям, которые не соответствовали по своим качествам этой задаче. В результате операции свелись к простой переписке ссуд, и учреждения мало-помалу замирали".
Вдобавок кассы теперь принадлежали не конкретным поместьям или крестьянам одного большого села, а общинам целых волостей. Так что на каждого заемщика приходилась такая незначительная сумма, что хлопотать о ее получении оказывалось совершенно бессмысленно. Мало того, за получение кредита волостное начальство стало требовать взятки, а как только ссуда выдавалась, из нее тут же вычитали все недоимки по платежам в казну и прочим сборам. Так что в результате крестьянин становился должником не государственной казны, а ссудной кассы.
Возникала и масса других проблем. Сельским кассам хронически не хватало денег, но по закону принимать деньги сторонних вкладчиков, тем более не принадлежащих к крестьянскому сословию, им категорически запрещалось. Почти повсеместно сельские банки прекратили свое существование, а появившиеся в провинции ссудо-сберегательные кассы крайне неохотно давали кредиты крестьянам, не имевшим ничего для внесения в виде залога. Уездные и городские кассы успешно выдавали кредиты под залог недвижимости — частных домов и иных построек, но браться за оценку крестьянских изб они решительно не хотели.
Лишь в 1883 году император Александр III согласился с мнением правительства о том, что необходим новый закон о сельских банках, без которых дальнейшее развитие сельского хозяйства представлялось членам кабинета абсолютно немыслимым. Но до выработки закона прошло еще два года, и в результате положение 1885 года не очень-то улучшило положение с мелким кредитом. Теперь, правда, сельские банки могли принимать у крестьян денежные излишки. А также пополнять капитал за счет беспроцентных ссуд от земского начальства и частных лиц. Значительно вырос максимальный размер ссуды, выдаваемой одному заемщику,— до 200 рублей и срок погашения кредита — до 12 лет. Получать ссуды по-прежнему могли только крестьяне. А руководили работой банков крестьянские организации под управлением Министерства внутренних дел. Однако работа по новому закону показала, что ситуация с мелким кредитом улучшилась незначительно. Огромной проблемой стали назначенные проценты по кредитам и вкладам. Вкладчику полагалось 4% годовых, ссуда же выдавалась под 6%. Эти цифры абсолютно не соответствовали рыночным реалиям. Так что при огромном количестве желающих взять деньги не находилось желающих рискнуть капиталом за 4% в год — при рыночной-то ставке от 2% в месяц.
Ко всему прочему в 1880-1890-х годах в российской провинции случился кризис, чем-то напоминающий ипотечный. Проблема заключалась в том, что с началом массового строительства железных дорог правительство практически полностью прекратило обновление грунтовых шоссе и строительство новых дорог. Поэтому стоявшие на бойких трассах малые города и торговые села приходили в упадок, а самые предприимчивые их жители перебирались вместе со своим бизнесом поближе к железнодорожным станциям. Соответствующим образом менялась и цена недвижимости. Так что множество ссудо-сберегательных касс, чьи клиенты не смогли увеличить залог или вообще отказывались возвращать ссуды, предлагая вместо них свои подешевевшие дома, оказались на грани или даже за гранью банкротства.
И это все при том, что провинция остро нуждалась в мелком кредите.
"Мелкий кредит,— писал знаток вопроса В. Воскресенский в 1911 году,— доставляя населению денежные средства, немедленно вызывает понижение частного процента, который везде, где отсутствует поддержка со стороны кредитного учреждения, колеблется от 2-8% в месяц, то есть от 24-96% годовых; там же, где проценты взимаются натурой или работой, они достигают часто 200% и более. Мелкий кредит особенно необходим в наше время. Каждый хороший хозяин стремится завести доходное хозяйство, на что в первое время нужны ему денежные средства. Насколько в глазах населения ценно кредитное учреждение, доступное ему во время острой материальной нужды,— нужды, которая нередко вызывает у труженика и слезы и горе,— можно судить по тому, что оно стремится иногда окружить такое учреждение ореолом святости, называя, напр., одно кредитное товарищество Владимирской губернии "святым банком"".
Имперский учет и контроль
Дополнительной проблемой оказалось и верховное руководство МВД. Его чиновники не слишком утруждали себя ни подбором людей для банков, ни проверкой их финансовой деятельности. Когда же учет и контроль почти во всех сельских банках запутался окончательно, МВД спихнуло тяжкий груз контроля на Государственный банк. И главному банку страны пришлось выделить особую статью расходов — 15 тыс. рублей в год — и обзавестись специальными ревизорами для проверки мелких провинциальных банков и ссудо-сберегательных касс. Один из ревизоров, К. Храневич, оставил записки о своей трудной работе, в которых, в частности, рассказывал о проверке кредитно-сберегательного товарищества в забытом богом селе:
"Кирилловское товарищество существовало уже десять лет. За все это время никакой ревизии в товариществе не было, мало того: не было случая, чтобы какой-нибудь посторонний глаз заглядывал во внутреннюю жизнь товарищества. Тем не менее приезд мой не вызвал и тени какого-либо переполоха, даже — удивления и недоумения. "Казенная ревизия" — всем ясно и понятно и нисколько не страшно. Должен вообще сказать, что никто так просто и естественно не относится к казенной ревизии, как великоросс. А в этом деле каждая нация (говорю это по личному опыту) вносит любопытную черточку. Немец со строгим достоинством выполняет весь ревизионный ритуал; лишь изредка проскользнет у него досадливое чувство, что ревизия — как-никак — нарушает правильный ход отлично заведенной машины. Ревизия производится с таким расчетом, дабы не мешать производству операций, а потому приходится посидеть несколько лишних часов сверх положенного времени, чтобы дать возможность выполнить все то, что должно быть выполнено. Вот эти-то "лишние часы" немножко не по нутру пунктуальному немцу. Поляки смотрят на ревизию как на торжественный экзамен по предмету, который они знают назубок и по которому поэтому ждут получить пятерку с плюсом. И получают таковую, потому что у них дело поставлено нередко даже блестяще. Мои милые и дорогие сородичи-малороссы по обыкновению своему начинают лукавствовать, притворяясь невинными малютками. Начинается дело тем, что члены правления с умилением благодарят за посещение их и ревизию. "Ото сам Господь послав вас до нас... Мы люды темни... робымо и боимось, чи то так, чи ни... ото дякувать вам, що приихалы до нас... Вы нас навчыте"... В результате иногда (хоть и очень редко) оказывается, что дядьки и все свои плутни относят на счет темноты и усиленно требуют считать их грехами неведения. "Ото-га, а мы й не зналы,— заявляет дядько-кассир, застигнутый в тот момент, когда он не особенно искусно высыпает в только что открытое кассовое хранилище горсть золота из своего рукава.— Кажите — не можна?.. Щоб yci грошы тут булы?.. Нибы щоб не браты?.. Ну, то вже не будемо браты... А мы й не зналы... Ото дякувать вам, що вы приихалы тай навчылы нас"... Зато всегда бывает так, что дядьки отлично понимают, как нужно вести дело и в чем собственно они отступают от требований своего статута, но усиленно делают вид, что только теперь у них "отверзлись вещия зеницы, как у испуганной орлицы". Как люди свои, мы быстро устанавливаем взаимные пункты понимания, откидывая излишнюю церемонию взаимных похвал и благодарностей, и в результате расстаемся друзьями. Более всех впечатлительны в отношении ревизии евреи: бледнеют, теряются, говорят прерывающимся голосом, губы дрожат, словом, впечатление получается самое тяжелое. И совершенно напрасно, потому что всегда почти дело у них ведется толково, строго и аккуратно. Почему-то только у евреев я всегда слышу стереотипный вопрос: скажите, пожалуйста, почему назначена ревизия нашего товарищества? Вероятно, был какой-нибудь донос? — На этот вопрос у меня теперь выработался стереотипный ответ. Никакого, мол, доноса не было, а просто-напросто слава о таком прекрасно поставленном товариществе разнеслась далеко и т. д. в том же роде. После этого лица проясняются, паника прекращается и можно более или менее беспрепятственно выполнить то, что в таких случаях должно быть выполнено. Итак, никакой растерянности, никакого изумления по поводу моего приезда кирилловские "банковики" не проявили, чему я был несказанно рад. Церемонию взаимного отрекомендования взял на себя бухгалтер, поочередно называвший должность и фамилию каждого лица своим замечательным басом. Весь состав Правления и Совета был из крестьян.
— Как же дела у вас идут? Хорошо ли? — обратился я с обычным вопросом, адресованным ко всем вообще, чтобы разговориться.
— Плохо, господин, плохо,— наперерыв заговорили банковики, дружно подступая ко мне на один шаг.— Второй год неурожай. В прошлом году, почитай, столько собрали, сколько посеяли. Ну да мы на это смотреть не стали. Долги-то свои банку заплатили все. Кто лошадь продал, кто корову, кто сына в работники послал... А ныне опять хлебушко не уродил. И платить уж стало нечем... Мы уж и прошение послали, чтобы государственный банк смилосердовался... Отсрочить бы хоть сколько-нибудь уплату-то... Уж очень ослабел народ... Вы, господин, войдите в рассуждение нашего положения...
— Просрочки, стало быть, много? — спросил я, когда кирилловцы, покончив говорить, начали тяжко вздыхать в виде комментария к своим неутешительными речам.
Ответ последовал не сразу, что меня нисколько не удивило. Дело в том, что обычные банковые термины "пай", "ссуда", "дивиденд", "переписка", "просрочка", конечно, еще не сделались общепринятыми в глубине народной массы. Явления, ими обозначаемые, существуют, правда, в сельских кредитных учреждениях в не меньшем числе, как и в городских крупных банках, но для обозначения их живая народная речь создает самобытные термины, своеобразные в каждой местности и всегда замечательно меткие. По предшествующим поездкам я уже знал про это и потому старался путем предварительной беседы выяснить, как кирилловцы у себя окрестили некоторые стороны банковой техники. Из беседы выходило, что просрочки не так чтобы очень мало, но и не слишком много. И это меня нисколько не удивило: русский человек всего менее любит и сам ахать, и других огорошивать неожиданностями. В общем кирилловцы смотрели на свое дело бодро и окончательно унывать не хотели".
Кредитный закат
Естественно, никакие проверки Госбанка не могли пополнить кассы ссудо-сберегательных товариществ и заставить заемщиков возвращать ссуды. Поэтому выход из тупика попытались найти с помощью нового закона о мелких кредитных учреждениях, согласованного и опубликованного в 1904 году. После его появления в России и создания описанного в законе управления по делам мелкого кредита начался бурный рост малых банков, ссудо-сберегательных и кредитных касс. Появилось множество земских банков, но теоретики и практики мелкого кредита настойчиво пытались сделать их головными организациями кредитных и ссудо-сберегательных кооперативов.
"По уставу,— писала в 1912 году пропагандистка мелкого кредитования Е. Коц,— земские кассы могут ссужать деньгами как отдельных лиц, так и сельские общества, а также всякие кооперативные общества и товарищества. Но спрашивается, какого рода заемщиков им следует предпочитать? В настоящее время в России имеется около 150 земских касс; одни из них ссужают только единоличных заемщиков (отдельных лиц), другие — только кооперативы, третьи — и тех и других. Какие же из этих касс действуют правильно? На этот вопрос можно ответить совершенно определенно: те, которые ссужают деньгами одни кооперативные учреждения. Снабжать деньгами отдельных лиц могут только учреждения, близко стоящие к населению, охватывающие небольшой район, где правление и совет лично знают каждого члена и каждый из членов берет на себя ответственность по всем долгам товарищества. Район, на который действуют уездные земские кассы (о губернских мы уже не говорим), охватывает целый уезд. В уезде же имеется тысяч 15-20 хозяев. Земские кассы не могут лично знать даже незначительной части их, поэтому они, если выдают единоличные ссуды, то лишь более зажиточным хозяевам и притом тем, которые живут на близком расстоянии от города. Чтобы удовлетворить нужду населения в мелком кредите, земские кассы должны стремиться к повсеместному открытию и процветанию кредитных и ссудо-сберегательных товариществ, которые одни только и могут удовлетворительно обслуживать местное население. Покрыть Россию целой сетью таких товариществ — вот в чем задача земских учреждений мелкого кредита. Они должны содействовать населению в открытии товариществ там, где их еще нет, доставать средства и передавать их по возможности в долгосрочные ссуды товариществам, способствуя этим широкому развитию их деятельности там, где они уже образовались. Они должны объединять деятельность отдельных товариществ, пока товарищества сами не объединятся в союзы; для этого земские кассы должны устраивать съезды и совещания представителей кооперативов, на которых бы совместно обсуждались и решались интересующие всех вопросы".
На кооперативы стали ориентироваться и другие участники кредитного процесса. Многие относительно состоятельные люди увидели в них шанс заработать и с черного хода войти в банковскую среду, набраться опыта и стать серьезным банкиром. Для учреждения кооперативного товарищества, например, требовалось сложение накоплений нескольких лиц, которые и начинали совместное управление кассой. Правда, кооперативные товарищества могли выдавать ссуды только своим членам, но и это препятствие обходилось довольно легко. В кредитные товарищества принимали всех, кого сочтет нужным принять правление.
Однако вскоре выяснилось, что на кооперативных товариществах можно заработать и не прилагая для этого особых усилий. Первоначальный капитал им выдавало управление по делам мелкого кредита в зависимости от обслуживаемой кредитами территории под 5% годовых. Объявив зоной действия достаточно обширный город или уезд, можно было получить неплохие средства (до 13 тыс. рублей на каждую кассу), оформить липовые ссуды, а потом вложить деньги в крупный банк под 10% и жить припеваючи. Правда, Госбанк и управление мелкого кредита регулярно проверяли деятельность касс, так что многие кооператоры не мудрствовали лукаво, а разбирали казенные деньги в виде ссуд себе, а затем просто переоформляли их на новые сроки, в худшем же случае — вносили проценты по ссуде.
Проделывать все эти трюки позволяла дырка в законе — отсутствие положения, обязывавшего банкиров и пайщиков кооперативов требовать от заемщика что-либо в обеспечение ссуды, за исключением поручительства другого лица. Естественно, печальный конец кооперативного кредитования не заставил себя ждать.
"Просроченные ссуды,— писал в 1916 году теоретик и практик кредитной кооперации М. Бутовский,— эти желтые листья кооперативного дерева, либо совершенно не убираются правлениями, либо, что еще хуже, перекрашиваются в зеленый цвет, создавая посредством массовых переписок и отсрочек иллюзию вечно молодого, цветущего дерева, чтобы, дескать, этим "поднять престиж Товарищества". И если результаты этой близорукой политики до войны видны были только вооруженному глазу специалиста-инструктора, то теперь благодаря длительной и упорной Мировой войне результаты ее видны также и простому глазу, так как у правления таких товариществ не оказалось уже в наличности такого большого запаса зеленой краски для окрашивания чуть ли не всего дерева... Между тем приходится констатировать, что в товариществах нередко фигурируют просроченные ссуды довольно почтенного возраста, от 3 до 6 лет, причем часть из них числится за покойниками, инвалидами, эмигрантами, лицами, переселившимися в другие пункты и "неизвестно куда", а в иных случаях такая же участь постигла также и их поручителей. И это вполне естественно: там, где не принимаются совершенно меры борьбы с просрочками, там просроченная ссуда долговечна, она переживает не только своего патрона, но и его поручителя, так как ничто ей не мешает покоиться в лицевом счете даже десятки лет, между тем как должник и поручитель — живые люди, подвергающиеся разным случайностям, и к тому же не бессмертны. И тем не менее такая просроченная ссуда долгие годы фигурирует иногда в балансе как полноценная часть актива, не учитывается при заключении баланса как мертвый балласт, что, впрочем, не мешает управлению товарищества ежегодно пощеголять крупной суммой чистой прибыли, а общему собранию — распределить эту мнимую прибыль на всевозможные посторонние товариществу нужды; в иных товариществах общие собрания еще забегают вперед и распределяют прибыль будущего даже года на какие угодно нужды. При качественном анализе просроченных ссуд в таких товариществах иногда нетрудно убедиться в том, что фактические убытки товарищества по просроченным ссудам в общей своей сумме превышают собственные, запасные и специальные капиталы".
Самым трудным, по словам того же автора, оказался возврат ссуд, взятых пайщиком кооператива:
"У пайщика нет морального стимула для покрытия своего долга кооперативу, и правлению чрезвычайно трудно инкассировать ссуды и с честью выйти из создавшегося для товарищества тяжелого положения. Нам лично приходилось присутствовать при переговорах правления со своими пайщиками-должниками. Прежде всего бросается в глаза перемена ролей: не правление диктует свои условия должнику, а наоборот, должник правлению. Правление принимает позу просителя, выдвигает целый ряд мотивов за необходимость погашения хотя бы некоторой части ссуды, ссылается на острую нужду товарищества в оборотных средствах, на необходимость возобновления выдачи ссуд и т. д., и т. д., а там, за барьером, стоит высокомерный должник в воинственной позе и, выслушав правление, единолично постановляет: ничего не дам или — столько-то дам".
По расчетам того же Бутовского, в январе 1914 года во многих кредитных кооперативах доля безнадежных ссуд доходила до 40%. Уже к началу 1916 года в связи с войной, эвакуацией и общей неразберихой у немалой части кооперативных товариществ все 100% выданных ссуд оказались безнадежными.
Мелкому заемщику, по существу, некуда было податься. Крестьянские кассы обслуживали только крестьян и даже в самые лучшие годы страдали от недостатка средств. Оставались лишь земские кассы, но из-за невозврата ссуд кооперативами и частными лицами и они оказались практически на нуле. Собственно, на этом история русского мелкого кредита завершилась — еще до Октябрьской революции и закрытия немногих остававшихся на плаву кооперативных и прочих касс.