Эвтерпа, ты?
Михаил Мейлах
М.: Новое литературное обозрение, 2008
Михаил Мейлах — петербургский филолог, спец по вагантам и обэриутам, диссидент, советский зэк, отсидевший четыре года за распространение антисоветской литературы и сразу после освобождения уехавший из опостылевшего совка. Шестнадцать лет в мировых столицах и на мировых задворках он расспрашивал русских и не русских балетных стариков об их полной приключениях жизни, о давно исчезнувших труппах, о забытых и всемирно известных персонажах. Из семи десятков разговоров выросла альтернативная история русского балета ХХ века.
Мейлах, конечно, пристрастен — как, впрочем, и все влюбленные в свой предмет авторы. Из собранных им фактов получается, что все балетные школы и труппы мира вышли из петербургского императорского Мариинского театра. Что от Великобритании до Южной Америки и Австралии главные национальные кадры ковались в частных школах русских педагогов, репертуар поставляли русские хореографы, а русские артисты первенствовали во всех труппах. Продравшись сквозь чащу неизвестных в России имен балетных деятелей и названий балетов, можно наконец уяснить, что стало с дягилевской труппой после смерти великого импресарио, чем отличаются "Русские балеты полковника де Базиля" от "Русского балета Монте-Карло", откуда взялась русская труппа у человека со сказочным именем маркиз де Куэвас, из чего вырос Американский балетный театр и многое другое.
Но это — для балетных фанатов. А люди нормальные могут прочитать совершенно святочные истории о фантастических побегах из страны Советов. О нищих потомках аристократов, которых бесплатно учили балету легендарные балерины Мариинки, чьи мужья с княжескими титулами, облачившись во фраки, топили печки в репетиционных залах и готовили обеды.
О скитаниях бродячих балетных трупп, часто не имевших денег на переезд в другой город, но приглашавших оформлять свои спектакли Сальвадора Дали, Анри Матисса, Андре Дерена, Рауля Дюфи, Хуана Миро, Андре Массона и прочих корифеев. О беби-балеринах — о ставших звездами 13-15-летних девчушках, опекаемых строгими мамашами, которые варили им борщи, следили за нравственностью и ревновали к успехам конкуренток.
Амнезия
Сэм Тейлор
М.: Эксмо
Второй роман молодого американского автора, в недавнем прошлом американского корреспондента The Observer и автора диссертации о Брюсе Спрингстине. В Америке и Англии "Амнезия" произвела на рецензентов самое благоприятное впечатление, ее в один голос хвалили даже обычно совсем не ласковые критики британских газет.
Главный герой, Джеймс Падью, живет в Амстердаме с девушкой Ингрид, и вдруг понимает, что что-то забыл. Буквально — совершенно не помнит предшествующих переезду в Амстердам трех лет своей жизни. Он возвращается в университетский город, где учился, снимает там квартиру и пытается найти ответы на вопросы, которые даже не может сформулировать. Джеймс догадывается, что его амнезия как-то связана с самоубийством студента, покончившего с собой три года назад. Его поиски часто оборачиваются фантасмагорией: когда он находит манускрипт, в котором описываются события, происшедшие в Лондоне в начале XX века, и узнает в одном из героев себя, когда преследует таинственного человека по имени М. или когда заходит в бар, полный астрологов, готовых предсказать Джеймсу будущее. Герой не любит романов, и сам не смог дочитать до конца практически ни одной книги, "раздраженный или утомленный отсутствием смысла, очевидным безумием автора или растянутостью повествования... Разве не очевидно, что землемеру К. следовало оставить попытки добраться до замка, Ахаву прекратить преследовать белого кита, а судьям оправдать Мерсо?" В своих поисках смысла он не страдает типичной для литературного героя одержимостью, напротив, прошлое и память приходят к нему сами. И хотя сам Джеймс книжки не жалует, роман о нем оказывается романом о чтении как об опыте, который приходит к тебе извне, метафизике, настигающей тебя вопреки твоему желанию. Жалко, что ко всей этой истории автор так и не придумал подходящего завершения, и единственное, что здесь разочаровывает,— это конец. Наверное, было бы лучше, если бы Тейлор, как и Кафка, которому он, очевидно, подражает, остановился на полуслове — в конце концов, стремления и поиски всегда интереснее всего, что можно вообразить в финале.