премьера / кино
В прокат вышла комедия Барри Левинсона "Однажды в Голливуде", обещавшая, если верить рекламе, рассказать всю ужасную правду о закулисье "фабрики грез". МИХАИЛУ ТРОФИМЕНКОВУ показалось, что киноиндустрия, если верить фильму, не столь ужасна, сколь скучна.
Если Барри Левинсон снимает фильм о подноготной Голливуда с Робертом де Ниро в главной роли продюсера Бена, зритель подсознательно ожидает чего-то вроде "Плутовства" (1997). В обоих фильмах герой де Ниро решает непростую, но локальную проблему. В "Плутовстве" он должен отвлечь внимание СМИ от сексуального скандала с участием президента. В "Однажды в Голливуде" — заставить английского режиссера-панка (Майкл Уинкотт) вырезать из финала его фильма убийство собаки. А Брюса Уиллиса, сыгравшего самого себя,— сбрить окладистую бороду, делающую его похожим то ли на раввина, то ли на купца первой гильдии. Поскольку в обоих случаях герой де Ниро — профи, для которого нет преград на море и на суше, можно было надеяться, что дело снова закончится, как в "Плутовстве", локальным апокалипсисом на манер маленькой, но победоносной виртуальной войны в Албании. Увы, не закончится.
Надо отдать должное Левинсону: впервые за долгое время де Ниро не торгует лицом, впервые некрасиво стареет на экране. Седой, усталый, дважды разведенный мужик тоскует о любимой кроватке и старом диване, отошедших при разделе имущества бывшей жене, так что не поймешь — то ли детство в нем еще не догуляло, то ли он уже впал в старческий маразм, но что не хохмит, это точно. Комедия комедией, но когда его Бен встречает на похоронах застрелившегося актерского агента свою 17-летнюю дочь и понимает, что она спала с покойным и ничего с этим не поделать, и сказать ей нечего, кроме "почему ты не в школе", отблески чувств на лице де Ниро напоминают, что его великий драматический дар никуда не делся.
Но доминирующее чувство, которое играют и де Ниро, и Уиллис, и Джон Туртурро в роли агента Дика, доведшего себя до полной дисфункции организма,— тоска смертная. Возможно, это и есть самая жестокая пощечина, нанесенная Голливуду с тех пор, как родился сам жанр фильмов о кино. Здесь продюсеры не убивают сценаристов, как в "Игроке" (1991) Роберта Олтмена. Не превращаются в зверей фанатские толпы, как в "Дне саранчи" (1973) Джона Шлезингера. Не теряют силу воли и чувство собственного достоинства актеры, увязнув в паутине бесчувственного, но неотразимого продюсера, как в "Злом и красивых" (1952) Винсента Минелли. Здесь скучают. Точнее говоря, занимаются делом, которое давно всем обрыдло, никому не доставляет ровным счетом никакого удовольствия, как не доставляет удовольствия Бену ночь, нежданно-негаданно подаренная ему некой прелестницей.
Герой Брюса Уиллиса по инерции кидает понты, превращая собственную речь на похоронах в пересказ дежурных анекдотов и отстаивая право на бороду, с которой, конечно же, расстанется, стоит ему пригрозить разрывом контракта. Панк с крашеными ногтями (хотя он, пожалуй, единственный, кто не скучает) по инерции политической корректности толкает бредовые тексты типа "в моем фильме — кровь еврейских трущоб Вильно", хотя снимает претенциозную гангстерскую байду а-ля Гай Ричи и при чем тут еврейские трущобы, решительно непонятно. Всемогущая Лу (Кэтрин Кинер) по инерции изображает ледяную сучку-продюсера, но в ее стервозности нет никакого подлинного злодейства. Нытик Дик потребляет антидепрессанты в таких количествах, что непрестанно рыдает, блюет, корчится и даже падает в разверстую могилу. Да еще и угощает, гаденыш, чудотворными таблетками друзей.
В общем, все они живут в режиме вялотекущего апокалипсиса, что, возможно, будет пострашнее, чем война с Албанией. Во всяком случае для Бена апокалипсис становится осязаем, когда на фотосессии для Vanity Fair, посвященной 30 самым успешным продюсерам года, его отодвигают на самый край мизансцены, прислонив к букве "П", первой не только в слове "продюсер", но и в разных других, более подходящих к его положению, словах.