В галерее "Дом Нащокина" открылась выставка Дмитрия Краснопевцева, одного из мастеров "другого искусства". Этой экспозицией галерея отмечает не только юбилей художника — 8 июня ему бы исполнилось 70 лет, но и продолжает цикл ретроспектив неофициального советского искусства, начатый показами работ Олега Целкова и Дмитрия Плавинского.
Нынешняя выставка интересна не только тем, что на ней представлены известные знатокам зрелые живописные произведения Краснопевцева, но и его ранние графические работы 40-50-х годов. Они дают представление об артистическом дебюте художника, от которого тот в последующие годы радикально отошел по форме, сохранив ему верность по сути.
Дмитрий Краснопевцев (1925-1994) учился в Московском художественном училище, после фронта — в Художественном институте им. Сурикова. Работал учителем рисования в средней школе. В 1958 экспонировался в ленинградской Академии художеств. В 1962 — персональная выставка в квартире Святослава Рихтера. Участник многих выставок советского неофициального искусства. В 1988 работы Краснопевцева были выставлены на московском аукционе Sotheby`s. В 1994 художник был удостоен премии "Триумф".
Называя художника мастером, обычно предполагают, что за ним стоит цех подмастерьев или цепочка последователей, передающих по эстафете его опыт. Мастер же советского неофициального искусства — феномен, уникум, единственный полномочный представитель своего "внутреннего мира" (случаи "гуру", учителей жизни и творчества, были практически единичны, да и оказались мало плодотворными для местного искусства). Подпольный советский мастер, следуя известной мифологеме Михаила Булгакова, одиночка, представляющий себя хранителем не только ремесла, но и культуры вообще.
В кругу близких и друзей Дмитрия Краснопевцева прозвали Атосом, имея в виду несуетный стиль его жизни, аристократическую манеру поведения и стоическое отношение к окружающему. Что, впрочем, не мешало ему, подобно легендарному персонажу, время от времени предаваться экстравагантным приключениям. Нанять такси для того, чтобы навестить друга, живущего в соседнем подъезде на Остоженке, — одна из скромных его авантюр. Кстати, друг, живший в том подъезде, Иван Кусков, известный книжный график, знакомый многим по переизданиям "Трех мушкетеров" (и, возможно, причастный к созданию артистического псевдонима Краснопевцева), пожалуй, был единственным, кто разделял в полной мере помыслы художника. Хотя тот не мог пожаловаться на дефицит общения, будучи знаком и с "лианозовцами" (кланом Кропивницких, Рабиным, Вечтомовым...).
Книги, книжная (и альбомная) культура вообще — защитный блок для многих художников первой оттепели, искавших убежища от идеологии и пошлости официоза. Если художники следующего двадцатилетия смогли найти противоядие в виде иронии, то у серьезных шестидесятников выбора практически не было.
Как своего рода "пассеизм" (по аналогии с "мирискусничеством") можно было бы определить ранние произведения Краснопевцева. В экспонированных мастерских офортах 40-50-х годов есть нечто от голландцев или от романтиков — словом, от того старинствующего искусства, в котором, по словам немецкого историка искусства Зедльмайера, еще не произошла "утрата середины", связи с традицией. Осознание невосполнимости этой утраты пришло к художнику позднее. Фестиваль молодежи и студентов, выставка американских художников середины 50-х, соблазнившие многих его сверстников, тем не менее не убедили его в правильности пути современного искусства. Ученика классической школы, "суриковца", покоробили спонтанные, "непрофессиональные" жесты западных асов. Обращение же к бросовому предмету — останкам материальной культуры — вызвало интерес. Попробовал сам. "Лист кровельного железа" 1959 года — написанный ассамбляж ржавого металла — мог бы стать шагом на пути к советскому поп-арту, по которому пошли Рогинский и Турецкий. Но не стал. Бремя культуры — и воспитания, и образования, и впечатлений от Музея новой западной живописи — не позволили сделать радикальный демарш.
Д`артаньяны дерзали взять уже задолго до них взятые высоты модернизма, появившиеся портосы пытались выгодно продаться, арамисы изящно флиртовали с религией, пытаясь следовать одновременно и Дали и Фаберже. Атос, как ему и пристало, уединился в своем "эрмитаже" (проще говоря, в московской хрущобе), перебирая, словно четки, свидетельства не виданных им эпох и стран: составляя натюрморты из расколотых амфор, экзотических раковин, камней и растений. И как заботливый садовник, по привычке подвязывая, перебинтовывая, подпирая подпорками или укрывая тканью то, что уже не могло жить своей собственной жизнью.
"Метафизика", "личная философия пространства" — так иной раз за неимением лучшего определения называют застывшие в "лунном" свете натюрморты Краснопевцева, пытаясь с натяжкой синхронизировать местное искусство с западным. Формально это допустимо. С небольшой, но принципиальной разницей: метафизическая живопись Де Кирико — Карра — Моранди была одним из первых синдромов усталости от искусства и культуры, выраженной в цитатах этой культуры, живопись Краснопевцева — ностальгия по ним.
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ
Адрес галереи: Воротниковский пер., 12.