Завершились предварительные просмотры программы петербургского "Фестиваля фестивалей". О двух европейских фильмах программы — отмеченной в свое время в Канне итальянской картине "Дорогой дневник" и французской "Марии-Луизе или увольнительной" рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ
Кино родилось во Франции. Авторское кино — в Европе. Накануне столетнего юбилея обоим пророчат болезни и гибель. Нездоровье по-разному отразилось в двух европейских картинах, представленных в программе Фестиваля фестивалей. Первую из них — "Дорогой дневник" — поставил итальянец Нанни Моретти, вторую — "Мария-Луиза или увольнительная" — французский дебютант Мануэль Флеш.
Еще не так давно "смерть автора" была художественной гиперболой и означала границу высказывания, предел, за которым следуют тишина, пустой экран или чистая страница. С недавних пор метафора приобрела устрашающий буквализм. Голливудский бунтарь Николас Рей, сгорающий от рака перед камерой Вендерса в "Молниях над водой", экранные завещания Дерека Джармена или "Дикие ночи" — первый и последний фильм умершего от СПИДа Сирила Колара — представляют клинический диагноз как фабулу и историю болезни как сюжет. Ставкой в эстетической игре становится жизнь.
В последней части "Дорогого дневника" играющий самого себя Нанни Моретти ходит по врачам — подозревают, что у него саркома легких. Медицинские светила несут немыслимую чушь, дурацкий колпак покрывает голову режиссера во время сеанса химотерапии, штабелями высятся упаковки сильнодействующих лекарств — столь же гротескно Феррери снимал "Большую жратву". Для печального анархиста Моретти, чей режиссерский стиль напоминает Годара, а актерская маска — Вуди Аллена, собственный недуг становится еще одним поводом взглянуть на себя и на Италию, пережившую шестьдесят восьмой год, смерть Пазолини и покаяние коммунистов. Когда-то он начинал с узкопленочных бунтарских скетчей, потом из фильма в фильм снимал себя в образе героя среднего класса, невротика, вуайера и любителя шоколадного крема. Его культовый бестселлер назывался "Я самодостаточен" и представлял череду бесконечных самокопаний пост-радикала, живущего в пост-социальном мире.
В "Дорогой дневник" режиссер внес путевые заметки о Риме, Липарских островах и врачебных кабинетах, впечатления автора-героя, переставшего быть социальным интровертом. Жизнь вокруг оказывается очаровательной, сказочной и смешной. Страдающий комплексом, кажется, всех итальянских режиссеров — неумением танцевать, Моретти встречает Дженнифер Билз, — звезду хореографического Flashdance. Признанный европейский автор, он упоенно пересказывает линчевских "Диких сердцем". Совершает паломничество к месту убийства Пазолини и смотрит в пустом кинозале кровавую американскую картину "Генри: портрет маньяка-убийцы". У подножия Стромболи, некогда воспетого в знаменитом фильме Росселлини, "Поездка в Италию", Моретти и его приятель, специалист по Джеймсу Джойсу, выпытывают у американских туристов содержание следующих серий "Санта-Барбары"... Приятель, цитирующий Поппера и Ханса-Магнуса Энценсбергера, с воплями удирает из островной деревушки, узнав, что в ней нет телевизора... В финальном кадре Моретти, наплевав на врачей и процедуры, подносит к губам стакан воды. Жизнь куда проще и приятнее, чем умствования по ее поводу. В ней есть место реальности, мечте, Джойсу, мыльным операм.
Бывший радикал Моретти болен, но жив. Французский дебютант Мануэль Флеш здоров, но каким-то неживым здоровьем. У старших соотечественников он научился синефилии, у американского new age — всеядности. Простая история о солдате, приехавшем в Париж на одну ночь и потерявшемся в большом городе со своей девушкой, сухо шелестит сказочными отсылками, киноцитатами и культурными реминисценциями. Его зовут Жан-Поль, она, Мария-Луиза, — французская американка. Бельмондо тоже Жан-Поль, а Джин Себерг, сыгравшая с ним в "На последнем дыхании", и в жизни и в фильме приехала из Америки... По парижским улицам бродят украденные у Кустурицы белые медведи, полицейские чины гримируются под Робокопа, танец городских эльфов на кладбище воскрешает "8 1/2", "Седьмую печать" и "Ночь живых мертвецов"... Одного из героев зовут Брессон и его несколько раз сознательно путают с Бессоном, имея в виду, что между кинометафизиком 50-х и маньеристом 90-х нет никакой разницы.
Разница, безусловно, есть. И не только между "Мушетт" и "Никитой", "новой волной" и виртуальной реальностью, хорошим итальянским и плохим французским фильмом, но и между болезнью живого автора и смертью автора, инфицированного стремительно размножающимся вирусом бесплодия.