рассказывает Сергей Ходнев
Долго ли, коротко ли, а идет уже одиннадцатый год романа между московской публикой и пианистом Фредериком (Фредди) Кемпфом. В кризисном 1998-м тот приехал из Англии на конкурс Чайковского и самым ярким образом себя в нем проявил. Это само по себе еще ничего не обещало, но все-таки среди иностранных участников последних конкурсов мало тех, кто и в конкурсную страду оставил по себе такую память, и, что самое главное, регулярно приезжает эту память освежать. Прежде всего, хотя иные прогнозы обещали ему даже большее, Кемпф получил тогда вполне пристойную синицу в руке в виде третьей премии. И его проигрыш тогдашнему золотому призеру Денису Мацуеву привычно укладывался в размер жалобной песни, которую поклонники, очевидно, всегда будут исполнять по поводу своих любимцев, оказавшихся в сходном положении: беззащитный ранимый "лирик", мол, был вынужден уступить дюжему (и хорошо поддержанному) "спортсмену".
Некоторые даже утверждают, что пожилые зрительницы конкурсных баталий тогда уж так умилились, что называли юного Кемпфа не иначе как Федей. Бог их знает, но слишком уж похоже на Ваню Клиберна — так в средневековых житиях ходовые агиографические мотивы нечувствительно перескакивали от одного святого к другому. Хотя трогать и самому ощущать растроганность для Фредди Кемпфа действительно привычное дело. Ладно, русская жена и страстная, почти болезненная любовь к России (и русской, разумеется, музыке). Достаточно послушать иные его исполнения, и после них что-то пронзительное и щемящее начинаешь ощущать даже во вполне, казалось бы, безобидных обстоятельствах вроде того, что отец его немец, а мать японка.
На родине ему тоже хватило лавров; еще в 1992-м он победил на конкурсе BBC "Юный музыкант года", а в 2001 году получил аналогичное звание от премии Classical BRIT Awards. И все же он признается, что так, как в России, ему нигде больше не играется и оттого снова и снова здесь концертирует. И по-прежнему пианист предстает в образе отчаянно чувствительного юноши, у которого все от сердца, переполненного страстью, болью, меланхолией и прочими предметами первой романтической необходимости. И по-прежнему публика склонна прощать неровность, помарки, даже спотыкания, оттого что Кемпф действительно выносит на сцену эту правду абсолютного чувства. Пускай даже обаяние этой правды, может быть, не такое уж прочное. Что делать, нет-нет да и дернет артист плечами так рыдательно и с таким чистосердечием, что куда уж тут придираться к технике.
Как это бывает со всеми длительными романами, и Фредди, и московская публика уже порядком друг к другу попривыкли. Вторая уже не так слепа и иногда поваркивает. Но зато первый демонстрирует обезоруживающее постоянство. Для своего клавирабенда в Большом зале консерватории он в очередной раз избрал сущую классику классики, прописную, хоженую-перехоженую, превыше пирамид и крепче меди: "Гольдберг-вариации" Баха и "Вариации на тему Корелли" Рахманинова, а заодно и Скерцо N4 Шопена.
Большой зал консерватории, 23 января (19.00)