Выставка раритеты
В Инженерном корпусе Третьяковской галереи открылась выставка "Иконопись эпохи династии Романовых. Собрание Виктора Бондаренко". К выставке издан составленный сотрудниками Третьяковки, Русского музея и Государственного научно-исследовательского института реставрации каталог, который, по сути, стал первой сводной историей русской иконописи конца XVII — начала XX века. Роскошную коллекцию и революционную книгу изучала АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
Виктор Бондаренко, обладатель молодой (ей всего десять лет) и при этом одной из самых значительных частных коллекций русской иконы XV-XX веков, уже показывал в Третьяковке сливки своего собрания в 2003 году. Нынешней выставкой московский коллекционер решил загодя отпраздновать 400-летие венчания на царство первого из Романовых, Михаила Федоровича, которое будет отмечаться через пять лет. Отсюда и тема, и даже структура экспозиции.
Первый зал весь посвящен образу Богоматери, а в центре его на стенде-аналое красуется костромская икона XIX века "Богоматерь Феодоровская". Это неслучайно. По преданию, перед ликом древней чудотворной "Богоматери Феодоровской" юный Михаил Романов, отсиживавшийся в Ипатьевском монастыре, справедливо полагавший, что шапка Мономаха в условиях смуты может стоить ее носителю головы, и венчаться на царство особо не стремившийся, устоять не смог — согласился. С тех пор "Богоматерь Феодоровская" почиталась как семейная икона дома Романовых.
Вся развеска первого зала выглядит как пособие по занимательной иконографии: Богоматерь Владимирская, Иверская, Тихвинская, Грузинская, Страстная, Живоносный Источник, Всех Скорбящих Радость, Неопалимая Купина, Троеручица — и еще с десяток редких изводов. Есть даже "Богоматерь Августовская", датированная 1915-1916 годами: Богородица с Младенцем, осиянная крестом, парит в небесах над августовскими лесами, над ружьями со штыками, выстроенными в пирамиды, над коленопреклоненными солдатами в длиннополых шинелях, выбежавшими из расставленных тут же палаток — чудо будто бы имело место в сентябре 1914 года в Восточной Пруссии.
Во втором зале тоже множество раритетов. Например, в плане иконографии: сколько бы патриарх Никон ни боролся с иконописным диссидентством, послераскольное время породило не образа, а богословские ребусы, нашпигованные барочными символами и эмблемами не хуже алхимических трактатов. Взять хоть нижегородскую "Лествицу небесную с притчами и поучениями" середины XVII века, по охряной горке которой скачут единороги и аспиды, из разверстых гробов выпрыгивают усопшие, праведники деловито карабкаются по приставной лесенке в небеса, а из адской пещеры вылезает какое-то красное чудище, разевает пасть, и в нее сыплются грешники. Босх, да и только.
В коллекции Виктора Бондаренко помимо анонимных "мастеров Оружейной палаты", "северных писем", ярославской и костромской школ, Палеха или Мстеры оказался большой корпус подписных икон, которые он догадался собирать чуть ли не первым в России. И из исторического небытия вдруг возникли оригинальные, со своим особым почерком иконописцы вроде Прокопия Соколова или Иосифа Чирикова. Ну а самым большим сокровищем в "романовской" части коллекции является единственная подписная икона костромича Гурия Никитина, автора дивных фресок в Костроме, Ярославле, Переславле-Залесском, Ростове Великом и Суздале: "Троица" 1690 года, маньеристической архитектурой Авраамовых хором и сумасшедшим сочетанием прямой и обратной перспектив выдающая, как, впрочем, и никитинские фрески, недюжинное знакомство с западноевропейской гравюрой.
Глядя на эти образа, понимаешь, что советское искусствознание, зачастую отказывавшее поздней иконе в какой-либо художественности (дескать, все, что до петровской эпохи,— это древнерусское искусство, а все, что после того, как Россия повернулась лицом к Западу,— это предметы культа, и место им — в музее истории религии и атеизма), было не право. Но еще более не правы те, кто считает Петра I главным и единственным виновником поворота к Западу. Иконопись романовской эпохи наглядно показывает, что Россия начала входить в этот неизбежный поворот еще в середине XVII века.
Да, в 1715 году мастер Оружейной палаты Василий Уланов писал "Рождество Богородицы" как какой-нибудь венецианский кватрочентист Карпаччо — уложив роженицу святую Анну на кровать под балдахином посреди богатых ренессансных покоев, а счастливого отца святого Иоакима усадив в кресло поближе к круглому столику с почти голландским натюрмортом. Но не потому, что Петр послал его учиться в Европу,— западнее Первопрестольной Василий Уланов отродясь не бывал, а потому, что вся Москва уже давно была наводнена европейскими гравюрами и книгами, в том числе Библиями Пискатора и Мериана. Так что, несмотря на монархический посыл, выставка получилась по духу весьма либеральной: судя по иконам романовского времени, начиная с XVII века западная ориентация — это и есть тот самый особый русский путь.