В годы существования СССР развитое чувство славянского братства порождало выражения типа "шестнадцатая республика" или "курица не птица — Болгария не заграница". С распадом СССР славянское единство никуда не делось, и тональность визита президента РФ в Минск была такова, как будто к наличным восьмидесяти девяти субъектам РФ в лице Белоруссии добавился девяностый.
Разговоры о пользе российско-белорусской реинтеграции ведутся достаточно давно, так что доводы pro и contra вполне отстоялись. Сторонники воссоединения указывают на чрезвычайную полезность восстановления коммуникационного коридора с Центральной (бывш. Восточной) Европой и на ценность ряда белорусских производств, ориентированных на обслуживание именно российской экономики. К этому добавляется то, что российско-белорусские отношения в минимальной степени отягощены взаимными обидами, русский язык de facto господствует в Республике Беларусь, а отсутствие ностальгических традиций самостоятельной государственности политически и психологически существенно облегчает интеграционные процессы. Противники объединения не то чтобы в принципе возражают против него, но указывают на непроработанность двух весьма важных проблем.
Во-первых, все вышеприведенные основательные резоны относятся к разряду условий необходимых; для успеха же предприятия необходимы также и достаточные условия, прежде всего — известная синхронность экономического и политического развития. Между тем уже три года с лишним Россия и Белоруссия развиваются врозь. Россия — к добру или к худу — прошла через многочисленные и весьма острые пертурбации, тогда как Белоруссия продолжает пребывать в зале ожидания. Как сказано в старинной песне Высоцкого — "Земля-то ушла лет на триста вперед по гнусной теории Эйнштейна", и шок от "возвращения со звезд" может совершенно превзойти все бесспорно позитивные предпосылки объединения. Во-вторых, не очень ясно, о каком именно типе интеграции идет речь. Европейский интеграционный опыт, ссылки на который сделались уже дежурными, начался с осторожного послевоенного взаимодействия Франции и Западной Германии, т. е. держав, несомненно, крупных и при том принадлежащих к одной весовой категории. Именно динамичное взаимодействие двух равносильных лидеров определяло ход европейского объединения и позволяло избежать обеих нежелательных крайностей — и подавляющей гегемонии сверхмощного соседа, и той ситуации, когда хвост виляет собакой, т. е. один из малых сих получает несообразно большие права и злоупотребляет ими. Взаимоотношения же слона и моськи трагичны тем, что даже при полной благонамеренности контрагентов всегда есть риск, что либо слон ненароком задавит моську, либо моська начнет тиранить слона — и не по чьей-то злой воле, а просто в силу весовой несовместимости, не позволяющей найти действенную формулу единства во многообразии. Величина России есть объективное препятствие к равноправной интеграции с соседями, и трудно рассчитывать на то, что даже не отягощенные различными недостатками Ельцин с Лукашенко, а два совершенных Перикла смогли бы заложить эффективную основу привлекательного также и для третьих сторон интеграционного процесса.
Конечно, вполне допустимо обсуждение вопроса о добровольной (полной или частичной) инкорпорации Белоруссии в Россию, причем тут взаимоуважительная добрая воля хотя бы в принципе позволяет найти необидное для обеих сторон решение. Проблема, однако, в том, что инкорпорация, именуемая также поглощением, может быть удачным (или неудачным) исходом именно двусторонних отношений. Для многосторонней же интеграции такое частное решение было бы неважной предпосылкой и еще более неважной рекламой. Поэтому сделанное в Минске заявление Ельцина: "Мы выступаем за самые тесные связи с Белоруссией по всем направлениям, а вслед за Белоруссией такие отношения будут налажены с Казахстаном. Получится ядро, которое станет основанием для связей и с другими странами СНГ" — представляется несколько сомнительным в самой своей основе, ибо неосновательно ставит знак равенства между Лукашенко и Назарбаевым.
Непосредственный Лукашенко в ходе визита сделал ряд симптоматических заявлений, заставляющих усомниться и в прочности его позиций и, соответственно, в интеграционной равноправности диалога. Дважды прозвучало сакраментальное "пока". Сперва — "пока наша команда будет находиться у власти, у республики не будет иной позиции, кроме той, о которой говорилось на прошедших переговорах", затем — "По глазам вижу, что вы (Ельцин. — Ъ) узнали здесь очень много о Белоруссии, о ее руководителях. Это квалифицированные и серьезные люди. Пока эти люди будут у власти, у вас не будет с Белоруссией никаких проблем". Такое злоупотребление предполагающим условность союзом "пока" и соответствующая отчаянному экономическому положению Белоруссии отчаянно просительная интонация вызывают в памяти фигуру бывшего белорусского премьера Вячеслава Кебича, накануне своего падения делавшего откровенную ставку на простейший бартер — сдача Москве белорусского суверенитета в обмен на должность наместника.
Конечно, политика — дело жесткое, а изнуренный хозяйственными неурядицами белорусский народ, допустим, ничего не имеет против такой формулы. Но в любом случае не ясно, какое отношение комбинация "Лукашенко — это Кебич сегодня" может иметь к Назарбаеву. Казахстанский лидер как объявил в августе 1991 года, что "ничьим подбрюшьем Казахстан не будет", так и до сего дня верен этому принципу. Интеграционные проекты Назарбаева не содержат ничего, что хотя бы отдаленно напоминало минскую инкорпорацию, но очень много того, что живо напоминает горбачевские опыты в части союзного договора, т. е. сильные надгосударственные структуры, объективно весьма умаляющие политические возможности России, оказывающейся в своей подчиненности новому союзу на одной доске с Казахстаном. Опять же не исключено, что в назарбаевских проектах есть сермяжная правда, и как раз алма-атинский лидер есть тот политический гений, который способен на практике реализовать формулу "сильные республики — сильный союз". Но поскольку Лукашенкина формула немного другая — "удручен своим венцом, такой-то царь в такой-то год вручал России свой народ", из абсолютно разноприродных векторов "Москва--Минск" и "Москва--Алма-Ата" никак не составляется треугольник полноценной интеграции.
Еще летом 1994 года тогдашний президентский аналитик, а ныне министр экономики Евгений Ясин размышлял о белорусских делах вполне в духе тезиса о девяностом субъекте. По мнению Ясина, Россия не погибла от того, что в ней есть такой коммунистический заповедник, как Ульяновская область, и если одним заповедником станет больше, то выгоды от приобретаемых белорусских коммуникаций все равно перекроют издержки на содержание еще одного заповедного хозяйства. На сегодняшнем фоне Чечни белорусские опыты тем более смотрятся милым и едва ли не приятным делом. Нужно лишь понимать, что проблемы интеграции с Украиной и Казахстаном — не говоря уж о более дальнем ближнем зарубежье — лежат в совершенно иной плоскости: как они были неудобоносимым бременем до визита в девяностый субъект федерации, так они этим бременем и посейчас остаются.
Максим Соколов