Эссе Абрама Терца "Путешествие на Черную речку", дополняющее его скандально известную книгу "Прогулки с Пушкиным" появилось в последнем номере журнала "Дружба народов".
Скандал начался сразу же по выходе русского издания этой книге в Лондоне в 1975 году. Мог бы начаться и раньше: книга датирована 1966-1968 годами и написана в Дубровлаге, откуда Синявский пересылал ее в письмах жене — по две порции в месяц. Осужденный в 65-м за публикацию на Западе под игровым и эпатирующим псевдонимом Абрам Терц своей беллетристики, литературовед Синявский, едва доехав до лагеря, тут же принялся прогуливаться с классиком (стартовав, впрочем, еще в Лефортовской тюрьме, где изучал Пушкина и штудировал Вересаева).
Сам выбор темы не должен удивлять. Скорее кажется удивительным, что никто из многочисленных русских авторов-заключенных до Синявского не предпринял подобных прогулок. Во всяком случае, их не описал. Пушкин для русского — олицетворение порыва к свободе, к "воле", причем отнюдь не только в политическом смысле. Моцарт русской литературы, всеми своими сочинениями он демонстрировал ту эстетическую неангажированность, какой не смогли добиться и через век после него поэты Серебряного века — самой счастливой и "вольной" эпохи российской словесности. Собственно, и пафос заключительной речи на суде Синявский замешал именно на пушкинской теме неподсудности и неподвластности никому и ничему искусства и самого Поэта. Это, конечно, было антисоцреалистическим, а значит — антисоветским, бунтом в глазах прокурора и народных заседателей, но вполне общим местом для любого интеллигента. И недаром в последние годы пролито столько ностальгических слез по тем временам, когда столь избитые истины могли казаться столь взрывоопасными
Скандал вокруг "Прогулок" был запрограммирован — нет, не автором-зэком, конечно, который не мог знать, сочиняя книгу, что через десять лет сменит ватник на пиджак, а лесоповал — на кафедру в Сорбонне, а самой вольностью разговора о священном предмете. Ясно, что консервативно настроенные критики не могли и не могут понять и принять книгу, которая, собственно, не про них писана. Все дело в ракурсе: для охранителей в России (причем не важно чего) Пушкин — не столько сочинитель, сколько знамя, что, кстати, само по себе довольно загадочно. Для либерального сознания любые святыни не принимаются на веру, но провоцируют если не разоблачать их, то во всяком случае — разгадывать. Либерализм поэтому кажется консерватору помимо всего прочего несносно фамильярным: "прогулки" — и с кем! К тому же, в этой книге Синявский не делает никаких оговорок и реверансов — некогда, несмотря на большой срок (заметим, что в других своих сочинениях этого плана, писанных на воле, он и сдержаннее, и осторожнее — в книгах "В тени Гоголя", скажем, или об "Опавших листьях" Василия Розанова).
Синявский, конечно, в этой небольшой книжке гарцует и фехтует (его жена Мария Розанова утверждает, что таким образом он сигнализировал ей, что, мол, есть порох в пороховницах). Он походя утверждает в "Прогулках", что Пушкин — "вурдалак", что посреди пространства его писаний всегда лежит непогребенный труп, а внутри души Пушкина — пустота, которая и объясняет его жадность до жизни. Эти "догадки" автор излагает с безапелляционной интонацией и нескрываемым весельем, что, конечно же, не может не бесить тех, в чьем лексиконе есть выражение "он что, умнее всех?". Здесь тонкость: "гуляя", Синявский, вслед за Цветаевой, неизбежно представляет нам "своего Пушкина". Но и в знаменитой "пушкинской" речи Достоевского Пушкин тоже предстает не Пушкиным, а едва ли не персонажем из "Карамазовых".
"Путешествие на Черную речку", — эссе о "Капитанской дочке", содержащее множество тонких наблюдений над поэтикой вещи, над ее "механикой". Синявский и здесь, впрочем, не преминул покуражиться: в его анализе повесть предстает не "поэмой в прозе" о "народном движении", а анекдотом, развернутым в авантюрное повествование. "И впрямь, разве не анекдот предложенная нам диковинная история про то, как боевой офицер при всех регалиях совместно с огнеопасной невестой выпутался из сетей пугачевщины, ни разу не погрешив против долга и совести?" Добавим, что головокружительная эта история и началась с анекдотических пустяков — с проигранных денег и заячьего тулупчика.
Пересказывать Синявского — дело пустое: он пишет от ассоциации к ассоциации; перед нами не литературоведческая статья, а именно беллетристика, "вольный" опыт, литература о литературе. Синявский не задевает тем, лежащих вне его птичьего кружения — не пишет о том, отчего оказалась в результате отброшенной "пропущенная глава", не занимается текстологическими проблемами. Конечно, это не по-профессорски. Но в том-то и фокус, что именно в первой своей лагерной книге Андрей Синявский создал жанр литературоведческой книжки как произведения беллетристического, не скованного академическими канонами литературного эссе, чем, безусловно, обогатил и оживил наш литературный обиход (его вторая лагерная книга, "Голос из хора", не посвященная литературе, в жанровом отношении куда более традиционна — это дневник). Попытки создания такого синтетического жанра в России были и до него — знаменитая глава из "Дара" Набокова о Чернышевском, скажем. Но именно после "Прогулок" этот жанр получил признание, и в этом-то и есть основная заслуга автора. Нынешнее эссе лишь подтверждает высокий класс создателя этого нового типа литературного высказывания.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ