Финансовый кризис, уже негативно сказавшийся на нефтегазовой отрасли, подкосил и связанные с ней сектора — нефтяные сервисы и нефтегазовое машиностроение. Нефтекомпании задерживают оплату по контрактам или вовсе не платят подрядчикам. Глава одного из ведущих участников сектора, компании "Интегра", ФЕЛИКС ЛЮБАШЕВСКИЙ ждет сокращения рынка в следующем году вдвое — до $7-8 млрд.
— Как отреагировал рынок нефтесервиса на кризис?
— Те процессы, которые сегодня проходят в нефтяном сервисе и машиностроении, можно охарактеризовать одним словом — "катастрофа". После последних пяти лет неуклонного движения вверх то падение, которое уже началось и в следующем году продолжится, вернет рынок на уровень 1999-2000 годов — и по объему услуг, и по ценам, и по качеству. За последние пять лет инвестиции в сервис измеряются миллиардами долларов. Произошло серьезное техническое перевооружение, равное которому последний раз было в 80-е годы. И все эти инвестиции после такого падения вряд ли окупятся, поскольку наш бизнес не высокомаржинален и любой провал по объему, недозагрузка этого оборудования в течение даже одного года критическим образом скажется на его окупаемости.
— Каков срок окупаемости в сервисе?
— Четыре-пять лет, но за счет того, что есть стоимость денег, пять лет — предельный срок. Если, конечно, это не целевое финансирование, взятое под низкий процент. В России нет банка, который под 5% дает деньги, и сегодня рыночная ставка поднялась до такого уровня, что выгодна, наверное, только посадка конопли. То есть все наши инвестиции, особенно в буровые станки, в оборудование для КРС (капитального ремонта скважин.— "Ъ"),— все окажутся за зоной окупаемости после того провала, который ждет индустрию в следующем году.
— В чем причина провала?
— Основных два фактора: снижение цены на нефть и снижение предложения денег. Если смотреть на рынок в целом, то где-то 15-20% активности на этом рынке (объема заказов в денежном выражении) создавались маленькими и средними участниками. Типичный пример — компания без добычи или с очень маленьким объемом добычи, с приличными запасами, недавно купленными по достаточно высоким ценам на аукционах на заемные деньги или деньги, полученные за счет размещения акций. И я говорю не о таких компаниях, как Imperial Energy, а о тех, которым повезло меньше, и таких в общем-то большинство — тех, которые не нашли инвестора.
— Что с ними произойдет?
— В 2009 году они не смогут развиваться и заморозят свою деятельность. Поскольку доступ к деньгам сегодня отсутствует либо деньги супердороги, собственного cash flow у них нет. Ведь нефть они не продают, а ресурсы сами по себе не формируют денежный поток — соответственно, только разместив свои акции на бирже (а фондовый рынок умер, следующее IPO будет через три года или позже) или получив "стратега", они смогут продолжать развитие своих месторождений. Таким образом, 20% рынка вымерло как класс. А мейджоры друг за другом сообщают, что они — кто-то на 30%, а кто-то и на 50% — урезают свои программы капвложений. Самые агрессивные — это негосударственные компании. Чуть менее агрессивные, хотя тоже довольно жесткие с точки зрения сокращений,— "Роснефть", "Газпром", "Газпром нефть". Даже если в целом уменьшение составит 30%, то и считайте: 20% улетело, 30% сокращено, осталась половина рынка. В денежном выражении — еще меньше, так как цены уйдут вниз.
— Какие сегменты пострадали наиболее сильно?
— Фактически умирает сегмент геологоразведочного бурения. Государство выдает индульгенции по лицензионным соглашениям. Но это же будущее, завтра будет нечего на эксплуатацию бурить. И для бурения, где достаточно большие постоянные затраты и куда был направлен наибольший объем инвестиций, это наиболее болезненный удар. Сокращение должно отразиться и на технологических сервисах, которые связаны с бурением,— цементирование скважин, долотные сервисы, телеметрия. Капремонт скважин сохранится. Падение будет, но я думаю — не более 20-30%. Сейсмике повезло больше — ведь основные работы делаются зимой, и мы, в частности, летом успели законтрактоваться на зиму. В сейсмике этот сезон мы живем не очень плохо и большего падения уже не предвидим. Хотя есть нефтекомпании, не буду называть их поименно, которые экстремально порубали всю сейсмику в этом году в капусту. По подписанным, по неподписанным контрактам — всю.
— По итогам 2008 года в какую сумму вы оцениваете сервисный рынок?
— Без капитального строительства, без машиностроения — это где-то, с учетом срезания в конце года, $13-15 млрд.
— А если бы кризиса не было?
— К концу года $1-1,5 млрд будет срезано. Просто какие-то вещи уже начаты и оплачены. В следующем будет $7-8 млрд.
— Увольнять людей будете?
— Будем. Уже увольняем.
— Много?
— Много. Здесь, в Москве, мы уже сократили процентов тридцать аппарата. Белые воротнички, с ними проще. Мы видели, что происходит на рынке, и начали сокращения еще в августе. Мы говорили: "Ребята, если вы сейчас уволитесь, у вас еще будет возможность найти работу". На местах — будет зависеть от объема работ. Сейчас объемы есть. Я не могу уволить бригаду, которая бурит, даже если она в 2009 году этих объемов иметь не будет. По мере выпадения объемов будем увольнять людей. Думаю, мы потеряем около 30% объемов, и это неплохой результат. При этом мы где-то вырастем. Что-то мы получим в странах СНГ, за счет которых сейчас спасаемся: Украина, Туркмения, Казахстан. Там игроки наращивают объемы. Но сейчас у нас 90% заказов приходится на Россию, и трудно реструктуризировать бизнес в короткий промежуток времени так, чтобы 40% уже в следующем году приходилось на зарубежные проекты. Мне кажется, что к концу 2009 года в России все равно будет какой-то подъем. И в 2010 году будет лучше, чем в 2009-м. Мне кажется, что пик падения будет пройден в 2009 году. Оптимисты считают, что в первом квартале. Я думаю, ближе к концу года, третий-четвертый квартал. Если в четвертом квартале будет какой-то подъем, это будет иметь позитивный эффект на формирование объема капитальных вложений в 2010 году у всех нефтяных компаний.
— Как обстоит дело с оплатой работ?
— Должны все, задерживают бесцеремонно. За последний месяц у нас объем просроченной дебиторской задолженности вырос значительно. Все заказчики в одностороннем порядке требуют перевода своих платежей с 30-45 дней на 60-120 дней. По всем долгосрочным контрактам, а 40% нашей выручки приходится на заказы сроком более года, просят убрать аванс и увеличить сроки оплаты. Кто-то просто говорит: денег нет, мы платить не можем. Кто-то предлагает: а хотите взять долю в нашей компании? И что с ней делать? Мы не можем взять долю и раздать в качестве зарплаты людям. Мы не хотим сращивания сервиса и добычи, это не наш путь. Говорим: продайте долю инвесторам, государству и заплатите нам за работу.
Все мейджоры задерживают оплату. Говорят: мы будем вам платить на зарплату и налоги. А все остальное? А с нашими субподрядчиками как? У нас, например, много субподрядчиков, которые транспортом занимаются. Куда им деваться? Нефтяные компании же не отпускают ГСМ нашему транспорту "за так" или за зарплату людей, работающих на заправках. Нельзя же сказать: у тебя зарплата в структуре себестоимости 10%, вот мы тебе и будем платить 10%, а на 90% дай нам товарный кредит. Есть какие-то резервы, но надолго их не хватит. Сколько еще продлится эта вакханалия с платежами, непонятно. В чистом виде 90-е годы.
Есть хороший пример компаний, которые долгосрочно относятся к своей жизни — ENI, например. У ее СП с "Газпромом" — "Энинефтегаз", с нами большой контракт по сейсмике. И мы не услышали от них: "так, давайте, цены на 20% вниз, объемы на 50%". Подписан договор, они его условия соблюдают. А есть компании, с которыми мы вчера заключили долгосрочные договоры, а сегодня они говорят: на 10% скиньте по цене.
— Вы сами задерживаете плату своим субподрядчикам?
— Задерживаем. Мы не благотворительная организация и не можем всех содержать за свой счет.
— Кредитные ресурсы доступны?
— Новые деньги не дают. Но новые деньги нам и не нужны. Уровень капвложений снижается, нам некуда их вкладывать. Мы деньги привлекали на IPO и в кредит на инвестиции в оборудование. В следующем году, если рынок снизится, мы будем жить на CAPEX, который мы проинвестировали в предыдущие годы. Если в этом году наш CAPEX составлял $175 млн при изначальном плане $250, то в следующем будет $30 млн. Потом вырастет, когда рынок вырастет. Если бы все шло по нарастающей, мы бы в год инвестировали $150-200 млн.
— Ничего не хотите под кризис прикупить?
— Сейчас бы пережить этот шоковый момент. Сейчас я чувствую себя человеком, которому делают дефибрилляцию. Запускают импульс в несколько тысяч вольт и смотрят на экран: запустилось — не запустилось сердце...
— Каковы ваши прогнозы по финансовым результатам за этот год?
— Мы планируем опубликовать наши результаты за девять месяцев через пару недель, тогда и сообщим об ожиданиях на 2008 год.
— Как развивается у вас ситуация с рефинансированием задолженности?
— Пока мы выплачиваем задолженность в основном за счет собственных ресурсов. С середины года сократили долговой портфель более чем на $100 млн. В первом квартале нам нужно погасить $240 млн, что мы планируем сделать за счет нового синдицированного кредита. ЕБРР уже объявил о планах по организации финансирования на $300 млн, что позволило бы полностью поменять структуру наших пассивов. Этот проект также получил хорошую поддержку со стороны синдиката кредиторов. Мы подали заявку в ВЭБ, рассчитываем на положительный исход. Продолжаем продуктивно сотрудничать с нашими российскими банками-партнерами — Альфа-банком и Сбербанком. Также работаем над рядом дополнительных проектов по рефинансированию, о которых пока рано говорить.
— Есть перспективы у нефтегазового машиностроения?
— У них будет совсем все плохо. Потому что без капремонта скважин нефтяники и года не переживут — насосы надо менять. Но покупать новые станки для этого никто не будет. Мы каждый год меняем 10-15% своих станков, у нас 130 бригад сейчас работают, и 15-20 станков мы обычно ежегодно заменяем. Станок стоит с бригадным хозяйством $500 тыс., со всеми прибамбасами — под миллион, так что $15-20 млн мы планировали потратить. Но поскольку в следующем году у нас будет сокращение по объемам на 10-15%, мы просто выведем старые станки, выведем 15 худших бригад, уволим их. Новых заказов на оборудование точно не будет.
У нас есть компания "Стромнефтемаш", которая производит цементировочные агрегаты. Цементировочный агрегат каждые четыре года неплохо менять. Но в следующем году их менять не будут. Сейчас, по идее, много тендеров должно проходить, которые мы могли бы выиграть. Но их нет. Для цементировочных агрегатов мы покупаем шасси у российских автозаводов. В этом году мы их покупать не будем. В прошлом году мы обивали пороги автопрома, а они нам говорили: "мы военным поставляем, МЧС поставляем, у нас все хорошо и без вас с вашим заказом..." А сейчас они к нам ходят и просят: "Ребята, без предоплаты, со скидкой, возьмете?" А мы — "мы бы с удовольствием, но у нас агрегаты никто не берет".
Одна надежда — на госструктуры, на "Роснефть", "Газпром нефть", "Газпром". Они не должны забывать о нашем секторе. Да, падение будет и у них, но они должны создавать некий прожиточный минимум. Какая-то ответственность у них должна быть перед нашей индустрией? Также стабильность нашей "Строммашине" обеспечат поставки в страны ближнего зарубежья, где мы по-прежнему находим устойчивый спрос. Нам повезло, у нас машиностроительный блок интегрирован в другие бизнес-направления, есть внутренние заказы. У "Уралмаш-буровое оборудование" по буровым станкам — долгосрочные контракты, где мы большие авансы уже получили. Для тех же самых "Газпрома" и "Роснефти", это два крупнейших наших заказчика. Недавно, две недели назад, мы подписали контракт на новую буровую — "Роснефть" продолжает заказывать. Мы как-то загрузимся, год переживем. Но есть многие, у кого этого нет.
— Это большой рынок?
— Он очень многообразен. Я бы разделил его на производство нефтесервисного оборудования и оборудования, поставляемого нефтяным компаниям. Тот сегмент, где мы присутствуем,— буровые установки,— я бы оценил в $2-3 млрд в докризисный год. Часть его — импорт, 30-35%. Первый сегмент пострадает от кризиса больше всех. Что касается оборудования, идущего на обустройство нефтяных месторождений, то его объемы тоже снизятся, но не так катастрофично. Большая часть этого оборудования также российского производства. Насосы — 90% рынка российские, основные производители — "Алнас", "Борец", "Новомет". Практически вся труба запорная, фонтанная арматура, насосно-компрессорные трубы — все это в основном производится в нашей стране. У России отличные традиции в нефтяном машиностроении. Они только начали возрождаться после застоя 90-х. Важно не потерять из-за нынешнего кризиса то, что было наработано за последние пять лет.
— Собственно в сервисе какая доля российских заказов достается зарубежным подрядчикам?
— Российский сервис доминирует в России. 70-80% заказов — у российских компаний.
— А Halliburton, Schlumberger...?
— Знаете, какой оборот у Halliburton в России? $250-300 млн. Schlumberger — большая, крупнейшая в России сервисная компания. Но это самый крупный иностранный игрок, его доля составляет 10% рынка. В следующем году они "съежатся", как и все. Вопрос — насколько. Как рынок себя поведет.
— Наш сервисный рынок похож на западный?
— Нет, не похож, если считать западным рынок США. На Западе нет сервисных подразделений в составе нефтяных компаний. В России бурение под ключ. На Западе слова "ключ" не существует. Там буровой подрядчик сдает бурстанок и бригаду и за это получает суточные. Есть там нефть, нет там нефти, плохо пробурил, хорошо пробурил,— бурит скважину на Западе заказчик, а в России — подрядчик. Подрядчик отвечает своей репутацией. При плохой работе он потеряет свою долю на рынке. Подрядчик зарабатывает 15-20% маржи. При стоимости скважины $5 млн заработок — $1 млн со скважины, а потерять можешь все пять и еще доплатить — за аварии и т. п. На Западе такие риски подрядчик не несет. Но на Западе выше конкуренция, там — борьба технологий, а не цен. С точки зрения стабильности и их рынок также волатилен, бывают падения и на 60%.
— Насколько сильную конкуренцию вы ощущаете со стороны тех сервисов, которые принадлежат нефтяным компаниям? У "Сургутнефтегаза" очень серьезный собственный сервис...
— Это вообще отдельная ситуация. Они покупают у нас много оборудования — буровые станки, продукцию машиностроения. Но они сами по себе, у них свои люди, свои внутренние подрядные организации. Такой способ развития.
Мы считаем, что это два разных бизнеса. Думаю, что ТНК-BP завершит процесс, который давно анонсирует, и, очевидно, продаст свои сервисы. "Роснефть" и "Газпром нефть" отделили этот бизнес, создали отдельные компании — "РН-Бурение", "Газпром нефть сервис" — там отдельный менеджмент. Да, они заключают связанные между собой сделки, пытаются загрузить по максимуму собственный сервис — при прочих равных. При этом они развивают рынок, привлекая к работе сторонний сервис, это не структурные подразделения. Судьба этих компаний — это либо IPO, либо их продадут стратегическому инвестору у, либо сделают какие-нибудь СП,— в любом случае, в долгосрочной перспективе, сервис не будет обременять собой нефтяные компании.
— То есть они будут отделены?
— Да. Я в этом не сомневаюсь. Мне кажется, что как раз такого рода кризисы и дадут понимание нефтяникам, что это совсем не их бизнес, большое обременение для них.
— И кому же они сейчас это продадут?
— Сейчас, наверное, никому. Надо ждать следующего пика.
— Есть ли что-нибудь позитивное в кризисе?
— Есть, безусловно, позитивная вещь. Рынок очистится от случайных людей и компаний, которые на него пришли в последние годы. В последние два-три года на него не вышли только ленивые. Говорили: нефтесервисы — это Клондайк. Кто-то решает для себя, что он — нефтесервисный магнат, находит на свалке два буровых станка и начинает везде трубить, что он будет бурить на 30% дешевле, чем конкуренты. Такие не выживут. Словом, определенное очищение отрасли произойдет. Что позитивно. Продолжится процесс формирования "крупняка". С серьезными компаниями все будет в порядке. Когда-то, пять лет тому назад, я говорил, что рынок будет расти существенными темпами, 15-20% в год, и он будет консолидироваться, то есть на нем будут появляться крупные независимые игроки. Их будет восемь-десять, и они займут процентов семьдесят рынка. Многие из этих игроков на сегодняшний момент уже сформировались. Eurasia Drilling, ССК, "Интегра", "Римера", "Геотек" Николая Левицкого, есть еще ряд других...
Вторым позитивным моментом является возможность поработать с собственной себестоимостью. В докризисной России цены на оборудование, материалы и персонал росли огромными, слабо контролируемыми скачками. Рабочие, в советское время трудившиеся по 20 лет на одном предприятии, сейчас имеют за год по пять записей в трудовой книжке о смене места работы. Эскалация зарплат, конкуренция за трудовые ресурсы прекратятся, лояльность людей к организации, в которой они работают, повысится.
— Вы благосклонно отзываетесь о конкурентах. Если отставить в сторону галантность, следует ли понимать, что в нормальной ситуации рынка бы на всех хватило?
— Да. Мы все пришли из одной индустрии, многие пришли из одних и тех же компаний, у нас в человеческом плане хорошие отношения, мы все прошли через какую-то школу, и у всех за плечами какие-то достижения. Поэтому наше отношение базируется на взаимном, на мой взгляд, уважении. Сейчас тяжело, рыночное пространство сокращается, но через год-два-три все точно вернется к прежним условиям.
Поэтому мы понимаем, что все это циклично, глотку друг другу перегрызать не будем. Нам невыгодно, чтобы крупные умирали. Потому что конкурировать с крупными — полезнее и приятнее, чем с выскочками, которые выживают на бросовых ценах, не платят налоги, платят зарплату вчерную и за счет этого дают демпинговую цену — я называю это price survival strategy (стратегия ценового выживания),— чтобы просто как-то сохраниться. А непонятно — для чего. Нет никакого развития. Нам невыгодно, чтобы кто-то из крупных участников прекратил свое существование, нам невыгодна большая консолидация — не нужно сверхусиление кого-то из наших конкурентов. Так мы все примерно равны. У нас у всех оборот — примерно миллиард долларов, и это нормально.