В Академии художеств на Пречистенке открылась выставка графических работ, приуроченная к 80-летию Ореста Верейского (1915--1993) — действительного члена Академии художеств СССР, Народного художника СССР. Старшее поколение знает его как талантливого иллюстратора произведений русской и зарубежной классики. Младшее, чтобы оценить мастерство художника, будет вынуждено ждать переизданий.
Орест Верейский — на редкость достойная фигура в сонме советских академиков от изящных искусств. Тем более среди академиков-графиков. И не только потому, что само его имя апеллирует к русской артистической традиции — к петербургско-ленинградской и московской школам рисунка, напоминая о плеяде Лебедева--Бруни--Купреянова--Тырсы--Конашевича... В 20-е годы в доме Верейских бывали Александр Бенуа, Мстислав Добужинский, Константин Сомов. О нем могли бы писать, как и о его отце Георгии Верейском, такие взыскательные мастера художественной критики, как Эфрос или Пунин. "Оба Верейских прекрасно уживаются в общественном сознании и признании, — писал Александр Бенуа. То, что я видел, обладает той же четкостью, той же настроенностью, тем же соответствием с текстом, которыми отличаются работы его отца..."
Главное не том, что Орест Верейский унаследовал от старших кланово-художнические представления о ремесле (что, несомненно, важно), а в той типично русской, и более того, "серовской" этике художника, в которой больше нравственно-охранительных "нет", чем конформистских "да".
Младший Верейский принял этот кодекс, можно сказать, генетически, как данность. Соблюсти его, находясь на высотах официоза культуры, было практически невозможно. И удавалось это немногим. Верейский предпочел фанфарной советской магистрали "внутреннюю эмиграцию", эдакое овидиевское уединение, описание приватной жизни. Причем задолго до андерграунда и "другого искусства". Как Пришвин (его аналог в литературе), он любил природу, как Купреянов и Бруни — круг близких и друзей. В его пейзажах — постоянный мотив "литературно-художнических" дач: уединенные прогулки, сцены гессиодовских "трудов и дней" в Пахре. На портретных зарисовках — всегда "свои". Не только сверстники и коллеги, но и артистическая молодежь 50-х, 60-х, 70-х.
Возможно, поэтому его как книжного иллюстратора привлекали произведения, описывающие жизнь частную, пусть даже и в наложении на эпос. Отсюда его "Василий Теркин", "Тихий Дон", "По ком звонит колокол". Отсюда сфера его общения, не замыкающаяся кругом профессионалов-художников. В такой же мере ему были близки и актеры, писатели, архитекторы — короче говоря, те, кого на Западе по странной традиции называют русским словом intelligentsia. Именно об этом мире и повествует выставка в Академии художеств.
Оставаясь в границах изобразительного, он был исключительно современен по стилю. Его академический рисунок был безупречен, с тем большим удовольствием он позволял себе эксперименты — не только в заказных работах, но и во всякого рода "частной" графике: поздравительных открытках, которые он во множестве рассылал знакомым, карикатурах и прочих графических капризах. Среди этих работ, о которых знали только близкие, есть немало графических шедевров, превосходящих заказные работы, — также весьма качественные. Быть может, именно за счет обязательных "туристических" зарисовок, сделанных художником во время академических и мосховских командировок за рубеж, стоило "почистить" мемориальную выставку. Они нисколько не компрометируют мастера, но и ничего не добавляют. Главное — это то, что сделал Верейский на родине, неподалеку от столицы и вдали от Академии.
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ
Выставка открыта до 20 мая.