Великий отель Wildflower Hall в Гималаях давно и навсегда оккупирован индийскими йогами. И они не дают проходу европейским гостям. Геннадия Йозефавичуса йоги научили смотреть на солнце с закрытыми глазами и даже не дышать.
Войдя в комнату для медитаций, я застал Динешкумара стоящим на голове. Кажется, он даже не касался руками пола. Вполне возможно, Динешкумар, мой учитель йоги, не касался пола даже головой — висел себе в воздухе, испытывая привычное ему чувство невесомости, и в ус не дул. И в нос не дул. Он, кажется, вообще ни во что не дул и не дышал вовсе. Зачем ему, йогу, дышать, когда он может не дышать?
Я тихонько, чтоб не помешать недышащему йогу не дышать, пробрался в комнату, разулся и сел на пол. В конце концов, я мог просто смотреть на висящего в воздухе Динешкумара и медитировать, потому что один вид перевернутого вверх ногами и не испытывающего от этого никакого неудобства йога хорош сам по себе. Я мог просто смотреть и просто медитировать. Не удалось. Динешкумар постепенно вернул себе признаки жизни, перевернулся и предложил вместе поприветствовать солнце. Оно, солнце, как раз поднималось над горами, и его лучи один за другим начинали выхватывать из утренней мглы закоулки комнаты на четвертом этаже отеля Wildflower Hall, что в предгорьях Гималаев близ Шимлы.
Мы сели друг напротив друга, каждый из нас на уровне груди соединил ладони, закрыл глаза и подумал о чем-то хорошем. Солнце полагается приветствовать с широко закрытыми глазами.
Потом начался урок. Часа два, а то и больше, Динешкумар заставлял меня выделывать разные непривычные мне кульбиты: изображать собаку, воина с луком, закручивать ноги в лотос, и, повинуясь командам крошечного индуса, я изображал все, что мне полагалось. Кажется, учитель был даже доволен мною, хотя, может, Динешкумар просто со свойственной индуисту покорностью принимал танцы неуклюжего бегемота, временно считавшего себя элегантным леопардом. Может и так — поди его, йога, пойми: что там у него в голове с прикрытыми глазами происходит, о чем она, эта голова, думает? Он же, йог, в эту самую голову запросто запускает, к примеру, какие-то бесконечные ленты, которые, исчезнув в глотке, появляются из носа, потому что настоящему йогу — а Динешкумар, несомненно, представлял собой тип настоящего йога — необходимо держать все свои дыхательные пути в надлежащем порядке, прочищенными и готовыми к недышанию. И если Динешкумар мог запустить к себе в голову какие-то ленты, то каких же мыслей он мог наплодить в этой же прочищенной голове — остается догадываться.
В общем, я изображал воина и собаку, и разговаривал с солнцем, и, распластывая ягодицы по полу, усаживался в разные устраивавшие Динешкумара позы, и мой учитель что-то там себе думал, а я думал только о том, что все это мучение должно когда-то закончиться и что тогда-то мне будет хорошо.
И так продолжалось изо дня в день, пока я был в Шимле.
Я ходил в комнату для медитаций каждое утро, на рассвете, когда солнце только-только начинало покрывать розовым гималайские вершины, и мой крошечный учитель, из раза в раз встречавший меня вверх ногами, неизменно успешно переворачивался и принимал более понятное мне состояние, широко улыбался, радуясь не только солнцу, но и мне, предлагал поприветствовать светило, порадоваться вместе жизни, а потом начинал мучить меня и делал это опять-таки с удовольствием и без всяких скидок на мою усталость от непривычной деятельности. Собственно, какое ему, Динешкумару, было дело до моей усталости. За пять дней ему надо было сделать из меня подобие человека, и он старался на всю свою индийскую катушку.
Потом я уходил смывать с себя изгнанный пот, а Динешкумар переодевался в роскошный шелковый кафтан и чалму, чтобы встретить меня в этом своем другом обличии на reception гостиничной фабрики массажа и красоты. В свободное от недышания и руководства моим преображением время мой гуру работал сотрудником Banyan Tree, местного спа, и эта, другая его ипостась так же шла миниатюрному йогу, как и стояние на голове или прочистка лентой дыхательных путей. Итак, после душа и ласси — индийского напитка, изготовленного из загнанного обратно в жидкое состояние творога, — я (уже в халате и шлепанцах) снова приходил к Динешкумару, чтобы получить предписанный мне массаж, облиться маслом или что-нибудь отшелушить. Тут все было понятно и привычно: запах лимонника, эвкалипта и горячего кунжутного масла, позвякивание молельных колокольчиков, мытье ступней, массаж и то специальное состояние нирваны, в которое впадаешь после урока йоги, сильного душа и последующего испытания на себе индийского искусства доставлять удовольствие, излечивая. Именно излечивая, ведь в отличие от того, что называют массажем (и вообще процедурами спа) в Европе — со всеми этими смешными поглаживаниями, чуть ли не сидя и чуть ли не в перчатках, ты получаешь в Индии нечто такое, что приводит в порядок твои тело, голову, душу и все прочие внешние и внутренние органы.
Понятно, что и это — уроки йоги и бесконечные массажи и прочие спа-развлечения — не полностью занимало мои дни в Wildflower Hall, бывшей резиденции лорда Китченера, но лишь начинало каждые следующие фантастические сутки фантастического пребывания в Гималаях. Я пытался истязать себя и другими способами: ходил часами по окрестным горам (с проводником, конечно), бесконечно поднимаясь и спускаясь, чтобы оказаться в какой-нибудь деревне и расстроить там своим появлением обучение в местной школе, болтал на немыслимой смеси языков с местными, фотографировал и пил горный воздух, которого тут — густого и пахнущего цветами — полно, сколько хочешь, несмотря на гималайскую высоту. А еще — ездил в Шимлу, бывшую летнюю столицу британского Индостана, город, в котором раньше других мест в Индии появились телеграф, радио, железная дорога, и где Джавахарлал Неру, лидеры мусульман и лорд Маунтбаттен подписали соглашение о разделе Индостана на Пакистан и Индию. Сегодня в бывшем вице-королевском дворце нечто вроде института повышения квалификации учителей, но и исторический стол, за которым создавались новые страны, и портреты Неру, и фотографии других, и книжки — все это сохранено, все это на своих местах.
Впрочем, увлечения историей и обследование местных антикварных лавок не препятствовали основному — неистовому стремлению усовершенствовать себя, поставить с ног на голову; вымассировать что-то такое, что мешало мне и что раздражало оснащенных жилистыми руками массажистов Banyan Tree, вылить на себя как можно больше духовитого кунжутного масла и закрепить пройденное в роскошном бассейне-джакузи, развернутом в сторону величественных гор.
И Динешкумар старался. И старались все остальные. И я тоже старался. Нам всем надо было делать из меня человека, и более важного задания ни у кого тут, кажется, не было.
А потом я сел на вице-королевский поезд, состоящий из одного вагона, и усатый машинист повез меня вниз, к самолету до Дели. И я узнал еще одну подробность о Шимле. Оказывается, узенькая старинная железная дорога, по которой я ехал, — самая безопасная железная дорога на свете. На ней никогда не случались аварии. А все потому, что управляется она безо всякой электроники, практически вручную. Семафор, открывающий путь поезду, идущему навстречу, зажигается только тогда, когда встречный поезд, возвращающийся (как мой) из Шимлы, привозит на очередной разъезд специальный шар, который опускается в еще более специальный замок, включающий семафор и открывающий путь. И никакого человеческого фактора: нет шара, нет проезда!
У нас шары были.
www.oberoihotels.com