На открытии 5-го международного фестиваля "Балтийский дом" в Санкт-Петербурге был показан спектакль "Три сестры", поставленный литовцем Эймунтасом Някрошюсом. На прошлом "Балтийском доме" гран-при достался спектаклю Някрошюса "Маленькие трагедии". От знаменитого режиссера (в приветственной фестивальной речи мэр Петербурга Анатолий Собчак попросту назвал его "великим") ожидают повторения прошлогоднего успеха.
Утверждение "Някрошюс — виртуоз сценических метафор" стало уже общим местом. "Три сестры" продемонстрировали, что эволюция режиссера движется в сторону истончения плоти пьесы. Пространство между словами размыкается, теряя причинно-следственную связь, зато в нем рождаются десятки новых микросюжетов, и вещи начинают жить как будто вне материальной оболочки. "Три сестры" идут больше четырех часов, и хотя актеры произносят слова, известные чуть ли не наизусть, иногда кажется, будто смотришь незнакомую пьесу. Някрошюс внимателен к подтекстам. Его интересует не столько слово, сколько то, что за ним скрыто. Или наоборот — буквальное значение слова, стертое от частого употребления.
Мир "Трех сестер" — это мир девальвированных слов. Слова утратили смысл и единственное, чему можно довериться, — это истина тела. Тело не умеет лгать. В пластике человек раскрывается полнее, она, если хотите, и есть его подтекст. Три сестры и один брат тренированны, как акробаты. Прыжки, любительские фуэте и кульбиты — их язык, их тайный код, понятный только посвященным. В эту азартную игру сразу включается гибкий, длинноволосый Вершинин (блестящая актерская работа Альгирдаса Латенаса), который, кажется, облачился в длинную "артистическую" шинель только по капризу хипповской натуры. Этот Вершинин готов сделать кульбит, выстроить сестер по стойке смирно и постоять на голове. Это мгновенное родство тел заменяет Някрошюсу знаменитое чеховское "тра-та-та" (в его "Маленьких трагедиях" Моцарт тоже не играл, а танцевал).
Ссора Тузенбаха (Владас Багдонас) и Соленого (Юозас Будрайтис) превращена в бой быков. "Философствование" Вершинина и Тузенбаха — в спортивное состязание: кто кого перестоит на голове. В этом для Някрошюса больше смысла, чем в словах про какие-нибудь 200-300 лет, которые уже ничего не значат ни для героев, ни для нас. "Не говорите мне о любви", — кричит по-мальчишески стриженая неистовая Ирина (Виктория Куодите) и тут же впивается в губы Тузенбаху. Машу (Алрона Бандорюте), тоскующую по Вершинину, распинают, как ведьму, на деревянном шесте. В знаменитой сцене перед дуэлью Тузенбах неторопливо ест, методично орудуя ножом и вилкой, потом столь же методично вылизывает тарелку. После его ухода Ирина пускает ее волчком по столу (здесь, конечно, вспоминается детский волчок из спектакля Петера Штайна). Когда тарелка с глухим стуком останавливается, становится понятно: все кончено. В финале три сестры и брат повторяют бешеные кульбиты первого акта — но механически, без азарта.
Этот монтаж аттракционов постепенно рождает образ утраченной цельности мира, где вещи обретают несвойственный им смысл, а слова предательски отделяются от своего значения. В мхатовском спектакле Немировича-Данченко на сцене была березовая аллея. В "Трех сестрах" Някрошюса от этой аллеи остались аккуратные березовые поленья, сложенные в глубине сцены в высокий колодец. В последнем акте они рассыпаются, образуя березовую дорогу, а в финале каждая сестра строит собственный маленький колодец. Это одна из самых глубоких метафор спектакля: слова о новой жизни сестры произносят в колодцы, пытаясь увидеть тех, кто будет жить после них. Но деревянные колодцы напоминают одновременно и срубы, и гробы. Надежда сплетается с трагической безнадежностью. "Если бы знать, если бы знать!"
КАРИНА Ъ-ДОБРОТВОРСКАЯ