Весна вносит сумятицу не только в сердца, умы и армейские порядки, но и в размеренный ритм жизни бомонда: презентация, раут, премьера, вернисаж, презентация и так далее. Все перепуталось: там, где светская жизнь могла бы бить ключом — царит протокол. Там, где, казалось бы, люди собрались по делу,— царствуют сугубая вальяжность, божоле в бокалах и орхидеи в петлицах.
Конечно, ожидать светского лоска от, скажем, церемонии встречи Виктора Черномырдина и монгольского премьера Пунцагийна Жасрая было бы легкомысленно — дело это сугубо официальное. Было больше оснований числить по разряду светской жизни церемонию открытия Третьяковской галереи, но и здесь нашим ожиданиям не суждено было сбыться — все происходило на высоком официальном уровне с участием того же Черномырдина, речами и сугубо кремлевским этикетом. Если вдуматься, иначе и быть не могло, коли открытие это сулит явление народу скрытых от него со времен большевизма лиц: от ликов письма Рублева до физиономий кисти Дейнеки, — это, конечно же, дело государственной важности. Наконец, легкий нрав итальянцев и праздничная атмосфера отеля "Метрополь", казалось бы, неминуемо превратят в светский раут церемонию награждения нобелевского лауреата сицилийской премией. Тем более, что на людях Александр Исаевич не появляется, и условно светским мероприятием, в котором он поневоле принял-таки однажды участие, была премьера его собственной пьесы "Олень и шалашовка". Правда, не в "Современнике", а в Малом, что тоже красиво. Но и на сей раз нас ждали одни разочарования.
Впрочем, начиналось все многообещающе — Александр Исаевич появился в Морозовском зале "Метрополя" не в привычном френче, а в пиджачной паре и при галстуке. Причем пусть умеренно, но пестром. Его супруга была в строгом костюме. Для столь революционной метаморфозы внешности затворника, конечно же, должен был найтись знаменательный повод. Кажется, Солженицын ни разу в жизни не принимал участия в церемонии вручения ему премии: Нобелевской — по независящим от него обстоятельствам, Оксфордской — из-за нежелания поступаться налаженным трудовым ритмом, наконец, имени Льва Толстого, которую ему пытались всучить коллеги-писатели из "русских патриотов", едва он ступил на русскую землю, — из соображений, надо полагать, вкуса. Но вот премию Бранкати вермонтский отшельник вдруг явился получать собственной персоной. Правда, он отказался плыть за ней на Сицилию, но темпераментные итальянцы почли за честь привезти ее сами.
Они расстарались. Им бы накрыть столы в честь, быть может, самого знаменитого из ныне живущих писателей на Сицилии — с видом на горы и море, с огромным тентом, широким угощением аборигенов, с музыкой Нино Рота и пейзанскими танцами. Увы, в "Метрополе" было чинно, ни сельских прелестниц, ни звуков народных инструментов. Зато присутствовали лично президент провинции Катанья, мэр города Дзафферана, министр культуры России. Были речи и фильмы об Италии. Возлияний не было.
Совсем иначе вручали премии журнала "Иностранная литература" во дворце, который отреставрировал для себя Конверсбанк — на Таганке. Организаторы заткнули за пояс коллег из "Знамени", не говоря уж о более мелких соперниках. Пожалуй, недосягаемым остается только Букеровский комитет со своими традиционными фуршетами и финальным банкетом, но это, безусловно, явление временное: если за дело возрождения российской словесности наконец-то взялись национальные коммерческие банки — жди общенационального фестиваля пятистопного ямба на Красной площади, соревнований акынов на пляжах Анапы, марафона венков сонетов во Дворце съездов.
Торжественная часть прошла при небывалом стечении народа. Для ее проведения был использован исполинский конференц-зал, не вместивший, как и положено, всех желающих. Впрочем, никто не висел на люстрах, потому что их не было. Самую яркую речь произнес певец русской красавицы Виктор Ерофеев — впрочем, его спич был втиснут в строгие рамки пристойности. Едва последний лауреат был объявлен, публика, соблюдая достоинство, ринулась к фуршетным столам, рядом с которыми выстроились официанты с бокалами французского вина на подносах. В толпе мелькали лица главных редакторов толстых журналов, их заместителей и жен, переводчиков со всевозможных языков, сотрудников самой редакции "ИЛ". Раскланиваясь со знакомыми, корреспондент Ъ испытывал все возрастающее волнение. И вот отчего.
Четыре месяца назад, подводя светские итоги давешнего года, мы вынуждены были констатировать, что чемпионом по участию в светских мероприятиях оказался писатель Александр Кабаков. Быть может, сейчас Муза намертво усадила его за письменный стол, но только с тех самых пор прозаика мы не видели ни на одной презентации нового итальянского ресторана или, скажем, интересного CD; ни на открытии какой-нибудь машиностроительной или парфюмерной выставки; ни, наконец, на премьерах и вернисажах. Кажется, единственный раз, когда он был замечен с бокалом в руке на людях, была презентация одной увлекательной книги, автором который оказался он сам. И в апартаментах Конверсбанка мы не приметили его лица. Страшная мысль посетила нас: не наш ли легкомысленный рейтинг отвратил писателя, до сих пор неизменно любопытного к жизни в разных ее проявлениях, от мирных светских радостей.
Одна перспектива маячила перед нами: на грядущем юбилее дамского журнала "Космополитен" мы встретимся непременно и найдем случай объясниться. Погрузившись в подобные размышления, шли мы в ночной клуб "Птюч", который, вместо танцев до упаду, организовал отчего-то презентацию толстенной книги для взрослых "Итоги века. Взгляд из России". Организаторы предуведомили, что приглашены в большом количестве представители московского бомонда, но светское шестое чувство подсказывало, что никого, кроме изумленных тинейджеров, нетерпеливо дожидающихся, когда закончится эта невнятная книжная процедура, мы там не найдем. О чудо — первый, кого нам удалось увидеть, был именно писатель Александр Кабаков.
Нет, он не рад был, что оказался застигнут. Он протестовал против фотографирования. Он пытался говорить на серьезные темы. И вообще делал вид, что его здесь нет. Но это был, безусловно, он, а никого кроме него, как и предполагалось, не было. То есть был, конечно, Анатолий Стреляный — составитель книги. Была и Лариса Пияшева, связанная на всю жизнь со Стреляным узами идеологической поддержки АО "МММ". Но они были из протокольных соображений, по необходимости, а совершенно бескорыстно — только мы.
Было тихо и несколько грустно. Каждый сжимал в кулаке по два талона на толику дармовой выпивки. Музыканты настраивали инструменты. Стекались танцоры диско. Мудрого Стреляного, который говорил обширную речь о литературе и белорусских лесах, слушала одна Пияшева. Слияние культур — элитарной и массовой — никак не могло свершиться. Быть может, вопреки задумке "Птюча", это соитие и не сможет быть плодотворным. Мечталось о полонезе, шампанском брют во льду, декольте и орхидеях. И орхидеи на этой недели все же были. Пусть не в петлицах, пусть лишь изящно виясь в изысканной посуде, но были, — в очень уютном салоне под названием "У башни".
Уверяю вас — это одно из самых тонных мест не только Останкино, но всего Северного округа. Здесь есть и маленькая галерея, и гостиная с камином и белым роялем. В гостиной по стенам развешаны картины очаровательной Кати Медведевой, публики было совсем немного, причем объединяла ее лишь симпатия, как на домашнем пати: присутствовал главный нарколог страны Володя Иванов, скажем, или ведущие радио Лора Еремина и Борис Федосев с женой Рузанной. А холодный "Абсолют", а "Хванчкара", а закуски... Но не будем сбиваться на "Жизнь Званскую". Было так по-домашнему уютно! Отчего вас не было с нами и на этот раз, Саша?
САНДРО Ъ-ВЛАДЫКИН