Страна, не имеющая армии, но по-прежнему претендующая на роль сверхдержавы — это реальная Россия сегодняшнего дня
Несоответствие амбиции и амуниции было всегдашней внешнеполитической бедой России--СССР--России, но контраст между решительными речами президента РФ на будапештской встрече СБСЕ и несусветными известиями из Грозного о том, как "Мальбрук в поход собрался", превосходил все доселе известное. Придумай такую коллизию беллетрист, его обвинили бы в совершенном неправдоподобии.
Скандал разразился, когда прояснились детали недавнего похода на Грозный: ФСК тайно вербовала наемников в гвардейских частях, наемники-гвардейцы воевали в составе формирований оппозиции, оппозиция разбежалась, наемники немедля сдались в плен, МО и ФСК поспешили отречься от своих пленных, а неизвестные самолеты произвели неприцельное бомбометание по жилым кварталам Грозного. В итоге пленники при содействии Дудаева, думцев и российских СМИ рассказывают о темных делах МО и ФСК; гвардейский генерал в знак протеста подает в отставку; то же грозятся сделать и старшие офицеры "опоры трона" — Кантемировской дивизии; чекисты и руководство МО говорят нечто невнятное; пресса неистовствует в обличении армии, а думцы толпами ездят в Грозный и наперебой изъявляют желание оставаться в гостях у Дудаева до тех пор, пока угроза военной операции не будет снята, — т. е. делают все возможное для срыва планов своего военного главнокомандования. Ситуация в высшей степени подходящая для того, чтобы в Будапеште бороться за интересы русских в Прибалтике и отстаивать российское право определять ориентиры внешней политики стран Восточной Европы.
У фиаско ряд причин, и одна из них в том, что, несмотря на все крики о развале армии, российская армия неуклонно верна важнейшим традициям армии советской. Одна из них — полное безразличие к судьбе своих пленных. "Лишние едоки. И лишние свидетели позорных поражений", — пишет Солженицын и добавляет: "Только воин единственной в мире Красной Армии не сдается в плен! — так написано было в уставе ('Еван плен нихт' — кричали немцы из своих траншей). Есть война, есть смерть, а плена нет! — вот открытие". При традиционном отечественном взгляде на солдата как на пушечное мясо такое открытие понятно: пленный уже не является пушечным мясом и потому неинтересен. Правда, для поддержания такой практики необходим ряд дополнительных условий: высокий патриотизм пушечного мяса (желательно), а также глухая информационная блокада и заградительные отряды сзади (обязательно). При нынешнем отсутствии всего вышеназванного "Еван плен нихт" породил то, что неминуемо должен был породить, — чудовищной силы скандал и состояние армии, близкое к бунту.
Другая столь же устойчивая традиция — любовь к секретным кампаниям, производимым без форменного объявления войны (Испания, Корея, Вьетнам, Суэцкий канал, Эфиопия, Мозамбик и т. д.), причем на участников этих кампаний, естественно, не распространяются международные конвенции о защите прав комбатантов. Все это было секретом полишинеля. Еще во время вьетнамской войны, т. е. в условиях неизмеримо более закрытого общества в СССР широко циркулировал анекдот: плененный во Вьетнаме американский летчик приходит к выводу, что в небе ему противостояли не советские, но вьетнамские асы, ибо перед тем, как его сбили, он слышал в шлемофоне неприятельские переговоры: "Вася, прикрой, я фуйну". "Вот этот-то Фуйну меня и сбил", — заключал американец.
В известном смысле такую методику еще можно было понять исходя из логики холодной войны — блокового противостояния, в рамках которого ни одна из сторон не готова к открытому конфликту и, следственно, приходится воевать в "третьем мире" и якобы чужими руками. Переносу нравов холодной войны на постсоветское пространство мог способствовать известный успех этой методики, достигнутый недавно в Абхазии, когда выяснилось, что у абхазов (которых всего 300 тысяч человек и которые до 1992 года не считались военной нацией) вдруг обнаружилось вдоволь и новейшего вооружения, и хорошо обученных летчиков-асов. Правда, Чечня — не Абхазия, ибо, во-первых, Шеварднадзе, рассчитывавший на российскую экономическую помощь, был вынужден притворяться слепым и глухим и в упор не видеть источников абхазского военного чуда, а у Дудаева такой надобности нет. Во-вторых, для абхазов врагом #1 была Грузия, а настроенность общества — пророссийская. Для Чечни враг #1 — Россия, и настроенность общества — соответственная. Но в Москве, очевидно, решили не вникать в такие тонкости, рассудив: "Вышло в Абхазии, выйдет и в Чечне". В итоге методика, разработанная для стран третьего мира, оказалась механически перенесенной на собственную территорию.
В частичное извинение генералов можно заметить, что полная невнятица со статусом суверенной Чечни — что это: часть России, иностранное государство или вообще белое пятно на карте? — вконец запутала даже изощренных политиков. Менее изощренные генералы понимали еще меньше, а между тем при планировании кампании знать, каков международный статус будущего театра военных действий, бывает весьма полезно. Генералы разрешили проблему весьма просто: Чечня — своя территория в том смысле, что войны как бы и нет, а есть элементарная полицейская операция, и можно даже не утруждать себя рисованием на самолетах опознавательных знаков, но Чечня — чужая территория в том смысле, что там можно бомбить городские жилые кварталы, посылать наемников, от всего отрекаться, ни за что не нести ответственности и т. д. В известном смысле русские генералы решили подражать Дудаеву, который тоже исповедует синтетический подход: Чечня — российская территория в том смысле, что можно грабить российские поезда, но Чечня — суверенное государство в том смысле, что Россия не смеет вмешиваться в эту суверенную экономическую сферу. Беда в том, что Дудаев — вряд ли уместный пример для подражания со стороны генералов большой европейской державы.
Безусловно, в ходе грозненской эпопеи чекисты наглядно показали, что лучше всего они умеют ловить диссидентов в прошлом и служить в нарекаемых коммерческих структурах — в настоящем. Высший генералитет не менее наглядно продемонстрировал, что если поручить ему организацию охоты на дрессированного кабана в завидовском заповеднике, внутри- и внешнеполитический ущерб от борьбы с кабаном окажется неисчислимым. А не имея фактически ни армии, ни тайной полиции, воевать с Чечней (и с кем бы то ни было) довольно бессмысленно.
Однако этот тривиальный вывод подвергся в обществе существенной модификации. Из того факта, что по итогам деятельности армейского начальства армия разложена окончательно, пресса сделала вывод, что надо подсобить Грачеву, и массовым порядком тиражирует призывы военнослужащих не идти на войну, т. е. не исполнять приказы командиров. Вероятно, деятели СМИ пришли к выводу, что, коль скоро сегодня Россия реально не имеет армии, то армия ей не нужна и в принципе. Думцы же из того факта, что усмирять Чечню, не имея армии, — безумие, успешно отрабатывают универсальную методику блокирования военной операции как таковой. В будущем армия у России может появиться, но вкус к блокированию у думцев вряд ли исчезнет, так что будущей российской армии, возможно, придется воевать на два фронта: против неприятеля и против депутатов, укрепляющихся в мысли, что худшего врага, чем собственная армия, у России нет и не будет. Ici finit l`histoire de Malbrough renomme.
Максим Ъ-Соколов