15 ноября Большой театр выпускает две балетные премьеры. Обычное, в сущности, явление театральной жизни, на сей раз приобрело некоторую символичность: один балет ставит действующий худрук Алексей Ратманский, другой — его преемник Юрий Бурлака. Смену вех фиксирует обозреватель "Власти" Татьяна Кузнецова.
Эпоха Алексея Ратманского (а пять лет в современном Большом можно смело считать эпохой) завершается на взлете: все эти годы деятельный худрук-хореограф, незнакомый с творческим кризисом, ставил не менее одного спектакля в сезон. В наследство Большому 40-летний Ратманский оставил два изящных одноактных балета и четыре полнометражных валютных блокбастера. Блокбастеры — в смысле постановочного размаха, многолюдности и востребованности широкими зрительскими массами, а вовсе не в смысле тяжеловесной обстоятельности. С серьезной многозначительностью балетного соцреализма творения Ратманского не имеют ничего общего — будь они хоть про классическое наследие ("Корсар"), хоть про сталинский колхоз ("Светлый ручей"), хоть про советский завод ("Болт"), хоть про Великую французскую революцию ("Пламя Парижа"). Легкость в балетах Ратманского необыкновенная — и не столько мысли (хотя вникнуть в замысел автора тоже не составляет труда), сколько интонации: порхающей, игровой и абсолютно лишенной пафоса — расстреливают ли на сцене отколовшегося от коллектива пролетария или гильотинируют аристократку. Клиповый монтаж динамичных сцен не позволяет актерам выдавить, а зрителям — пустить слезу.
Вливая новое содержимое в старые жанры, Ратманский заодно ломает традиционную иерархию старинного балетного театра, свято хранимую и советским балетом. По сути, это наш первый хореограф-демократ: в его спектаклях нет прим и премьеров. Вернее, их сразу много, и часто они танцуют одновременно, перебивая друг друга, отстаивая собственную позицию. Более того: любой эпизодический персонаж получает такую выигрышную партию, что может затмить героя, стоящего на афише пятью строчками выше.
За пять лет с Ратманским артисты Большого преобразились кардинально: стали легкими, подвижными, точными, стильными — словом, современными. Однако, "странности" своего худрука-демократа принять так и не смогли. Даже те, чья карьера началась и взлетела уже в XXI веке, уверены, что — как без всякой грусти отметил уходящий в Американский балетный театр Ратманский — "настоящая работа в Большом была при Григоровиче".
Работать с западными труппами ему действительно легко: там не пререкаются из-за того, главная поручена роль или побочная; там не уверяют, что это движение невозможно исполнить, и не требуют, чтобы им разъясняли, что означает то или иное па. Там просто работают, причем с полной отдачей — хоть в группе, хоть соло, хоть масштабно, хоть камерно. И там Ратманский может делать, что хочет, а не то, что требуют традиции театра.
Вот так в баланчинской труппе New York City Ballet (NYCB) в позапрошлом году он поставил "Русские сезоны" — за два дня выбрал артистов, нырнул в работу и вынырнул, лишь когда его балет на музыку Леонида Десятникова, показанный в рамках Diamond Project (фестиваля новой хореографии), получил высшие оценки критиков и вошел в основной репертуар NYCB.
Теперь Ратманский оставляет "Русские сезоны" Большому театру в качестве прощального поклона. Потому что в ближайшие годы он в Москве не появится — громкие заверения руководителей Большого, что Ратманскому предложат пост "главного приглашенного хореографа" с обязанностью ставить не менее одного балета в год, растаяли в воздухе. Вероятность его пришествия в 2011 году с новым эксклюзивным балетом на еще не написанную музыку близка к нулю — мало ли что произойдет за эти годы в нашем быстроменяющемся мире.
Полную противоположность уходящему худруку представляет его преемник и одноклассник по московскому хореографическому училищу Юрий Бурлака. Ученый, педант, тонкий стилист и главный московский знаток классического наследия, в работе он кропотлив и дотошен. Ставить "из головы" не будет никогда: недаром вопрос, отчего бы ему не сделать всю "Пахиту" целиком, а не одно Grand pas, он даже не понял — балет-то исчез, не выдумывать же его заново!
Они отлично дополняли друг друга, эти одноклассники, когда вместе ставили балет "Корсар": Бурлака, как Шлиман, выкапывал все, что осталось от знаменитого спектакля в балетных архивах, Ратманский, как Остап Бендер, строил свои фантазии на пустом месте. Археология и стилизация отлично ужились на территории одного балета. Но Бурлаке, пожалуй, пришлось труднее: в реконструированной им 20-минутной композиции "Оживленный сад" было задействовано 68 артистов, включая малолетних детей и прима-балерину. Вовсе не именитому и совсем постороннему для Большого театра хореографу-реставратору удалось заставить всю эту банду танцевать в церемонно-дворцовом стиле XIX века, изящно петляя между клумбами, цветочными арками и змеящимися гирляндами. Фундаментальные знания пришельца укрепили его авторитет. Бескомпромиссная требовательность (поговаривают, Бурлака отважился отлучить от репетиций влиятельную приму, позволившую себе изменить детали хореографического текста) внушила уважение. Беззаветная преданность старинной классике, закреплявшей иерархию балетной труппы, нашла понимание. И теперь, ставя в Большом свой вариант "Пахиты", Юрий Бурлака, будущий руководитель балета театра, не испытывает проблем с кадрами. На каверзный вопрос, рвутся ли балерины на репетиции, он на полном серьезе отвечает: "Рвутся. И работать стало легче. Они приняли правила игры".