Злободневные греки

В Эрмитаже выставили два шедевра Диего Веласкеса. АННА МАТВЕЕВА разглядела в них острую социальную сатиру.
       Диего Веласкес, один из главных мастеров испанской, да и вообще европейской живописи, неистовый художник, с чьим именем в истории искусства неразрывно связан XVII век, нашему зрителю знаком в основном по самому знаменитому своему полотну "Менины" ("Фрейлины"). Этот вошедший во все энциклопедии холст, на котором художник пишет портрет королевской четы, но мы чету не видим, а видим девочку-инфанту в слишком тяжелом для ребенка кринолине и хлопочущих вокруг нее фрейлин, создает о Веласкесе впечатление как о гламурном придворном живописце. Две картины, выставленные сегодня в Эрмитаже, безжалостно разрушают этот образ. Они представляют совсем другого Веласкеса: желчного, едкого сатирика и одновременно тонкого психолога, который видит человеческую природу насквозь и разрывается между двумя чувствами к ней: состраданием и иронией.
       Два узких вертикальных холста, прибывшие из мадридского музея Прадо, изображают двух древнегреческих персонажей: баснописца Эзопа и философа Мениппа. На первый взгляд, более безобидных героев трудно и найти: оба жили и умерли за две тысячи лет до того, как Веласкес взялся писать их портреты, оба известны нам лишь по свидетельствам современников. В общем, два древних мудреца, казалось бы, заслуживают только научного интереса. Тем не менее Веласкес делает их героями острой и злободневной политической сатиры. Его Эзоп и Менипп одеты в современную (конечно, современную эпохе самого художника) одежду, заняты насущными вопросами и менее всего похожи на бесстрастные памятники ушедшей в прошлое античной культуры. Художник не пожалел героев: наоборот, он сделал все, чтобы беспощадно приблизить их к зрителю. Эзоп и Менипп Веласкеса могли бы быть обычными прохожими — и в то же время олицетворять всю веласкесовскую эпоху разом.
       Баснописец Эзоп был рожден рабом, но позже отпущен на свободу — не то завоевал почет и уважение своим творчеством, не то (что вероятнее) хозяева-аристократы просто не хотели связываться с не в меру острым на язык слугой. Философ Менипп, также освобожденный раб, принадлежал к школе киников: о ней достаточно сказать, что современное слово "циник" происходит как раз от ее названия. В общем, эти двое — безбожники и острословы, для которых не было ничего святого, но которые не могли проходить мимо человеческих и общественных пороков, за что и поплатились жизнями — эти двое, хотя их и разделяют три столетия, прекрасно поняли бы друг друга. К ним в компанию третьим напрашивается сам Веласкес. Эзопа он пишет в чем-то вроде халата, небрежно перепоясанным, так что сразу ясно: это никакой не античный гений, это сосед с ближайшей улицы. В руках у него засаленная тетрадь, на заднем плане какие-то тряпки, лохани — если художник ставил себе цель сделать портрет максимально непарадным, то он этой цели достиг. И только лицо Эзопа переворачивает все с ног на голову: в немолодом, обвисшем, морщинистом лице столько ума, проницательности и опыта, что сразу понятно, почему Веласкес большой художник. Художником его делает талант изображать именно такие лица "со смыслом", а не инфант и фрейлин.
       Менипп у Веласкеса еще более непрост. Он тоже изображен бедняком, закутанным в какой-то драный плащ. У его ног — уже не тряпки и лоханки, а книги. В насквозь пронизанной символикой живописи XVII века, где ни одна мелочь не появлялась просто так, эти книги у ног философа-бродяги должны были значить, что он расстается со всей наукой и с любым знанием, кроме своего собственного, презирает их — и еще готов напоследок наподдать им ботинком. Так оно примерно и было: уважающий себя философ-киник не признавал никаких норм и авторитетов, играл против правил и в этой игре шел до самого конца. Менипп и жизнь свою окончил "против правил", не пожелав сдаваться на милость судьбы и сам наложив на себя руки. В портрете Мениппа снова на первый план выходит лицо: если плащ философа и уж тем более попираемые им книги написаны небрежными быстрыми мазками, то в это ироничное, ухмыляющееся, мудрое лицо художник вложил столько времени и усилий, что хватило бы на десяток картин.
       О скрытом значении этих двух портретов написаны тома. В самом деле, при внешней непритязательности сюжета — подумаешь, два старика, — эмоциональное напряжение обоих холстов таково, что у них просто не может не быть тайного смысла, двойного дна. Наверняка они — сатира на современные художнику нравы. Наверняка в них есть и политический подтекст. Для нас же понятнее тот смысл, что не имеет прямого отношения к эпохе Веласкеса и потому становится общечеловеческим. Перед нами — два умнейших человека своей эпохи, да и в других эпохах равных им сыщется немного. Оба они одеты нищими. Оба распрощались с ценностями и знаниями, которые их общество считало священными. Оба, увы, плохо кончат: умрут не от старости и не в своей постели. Оба знают, что это — плата за мудрость. И два холста Веласкеса в Эрмитаже — два наглядных пособия на тему гражданского мужества.

Картина дня

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...