комментирует Анна Наринская
Начнем с самого банального утверждения: Виктор Пелевин — самый раскрученный бренд современной отечественной литературы. Вавилен Татарский, без сомнения, оценил бы показатели как внедрения, так и вовлечения. У нас с годами развилось исключительное чувство лояльности к этому бренду, а также наличествует известный маркетологам эффект присвоения каждому новому продукту, выпущенному под этой маркой, качеств, которые все считают присущими бренду в целом. Мною недавно был проведен эксперимент — воспользовавшись тем, что "слив" в сеть готовящихся к печати пелевинских текстов в последнее время стал еще одной приметой бренда (и, конечно, симптомом повышенного к нему интереса), я распечатала рассказ "Кормление крокодила Хуфу" из не вышедшей еще книги "П5. Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана". Сообщив домашним, что написала рассказ, я начала с выражением читать. Меня слушали с кислыми минами. Настолько кислыми, что в какой-то момент я испугалась и призналась, что текст на самом деле — пелевинский. Лица мгновенно просветлели, а когда чтение было закончено, все принялись бурно обсуждать, что автор имел в виду в том или в ином пассаже.
В таком отношении к творчеству знаменитых писателей нет ничего экстраординарного — довольно бессмысленные вообще-то "вновь обнаруженные" отрывки, например, Трумана Капоте и Булгакова, читаются с интересом именно потому, что их создали те, кто написал "Завтрак у Тиффани" и "Театральный роман". И выходит, что по этому признаку 46-летний Пелевин в нашей реальности ("в нашем наборе галлюцинаций", как сказал бы он сам) соседствует с такими величинами. И это вполне замечательно, но еще более замечательно то, что мы уверены: этот писатель всегда что-то "имеет в виду", и то, что он имеет в виду, — интересно.
Именно из-за способности писателя эту уверенность в нас аккумулировать пелевинский метод описания и понимания жизни оказался для многих употребительным инструментом освоения реальности. Почти 10 лет назад в одном из редких интервью он сказал, что "миром правит не тайная ложа, а явная лажа", и продолжает объяснять жизнь наличием где-то там таинственного кукловода, которому кажется, что он дергает мир за ниточки, в то время как кто-то еще более таинственный дергает за ниточки — его. Продуктивность этого подхода в том, что таким образом вещи очень странные получают объяснения очень простые: высокий уровень добычи нефти оказывается результатом радений оборотней, поведение представителей отечественных властных структур продиктовано тем, что все они либо вурдалаки, либо вурдалачьи прихвостни, работающие на вечные вампирские цели, а не на сиюминутную политическую ерунду.
Эти пелевинские объяснения — даже в его менее удачных романах, таких как "Священная книга оборотня" и "Empire V", из которых взяты эти примеры, — часто оказываются куда более убедительными, чем то, что нам предлагается как "реальное" и "честное". Недаром после выхода в свет "Священной книги оборотня" (2004) прошел слух, что описанные там "моления на вышку" — реально существующие, хоть и тайные ритуалы нефтегазовых корпораций. Если же говорить о главных книгах Пелевина, то тут без вариантов: "Чапаев и Пустота" — лучшая энциклопедия русской жизни начала 1990-х, а "Generation 'П'" - лучший толковый словарь конца того десятилетия, во многом актуальный и до сих пор, точно так же, как актуален до сих пор его автор, — независимо от творческих удач/неудач последнего времени.
Пелевина можно назвать забравшимся в Тибет Томасом Пинчоном. Он присутствует в литературе тем более ощутимо, чем более ощутимо он отсутствует в жизни. Каковое отсутствие — вместе с демонстративным отказом от интервью и фотосъемок — стало неотъемлемой частью пелевинского бренда. Начни он теперь бурно общаться с журналистами и сниматься в картинных позах для глянцевых журналов — все будут очень разочарованы.
Вообще, таинственность Пелевину очень идет (правда, существует мнение, что она всем идет), любое ее нарушение оказывается нарушением пелевинского мифа и приносит только разочарование. В общем, из фактов пелевинской жизни "до славы" актуальным можно счесть разве что такой. Редактор отдела прозы в журнале "Знамя", куда Пелевин принес свою повесть "Омон Ра", Виктория Шохина рассказывает, что "он интересовался судьбой своих рукописей очень активно, иногда даже навязчиво. Однажды позвонил и говорит: "Я звоню из сталактитовых пещер, подвешенный к чему-то, кругом летучие мыши, быстро скажи, приняли рукопись или нет?"". В 1992 году (именно тогда журнал "Знамя" принял к публикации "Омон Ра") мобильного телефона у писателя быть не могло, и вид Пелевина, "подвешенного к чему-то" и прижимающего к уху трубку с закрученным проводом, представляется довольно диким. Зато радует очевидная взаимосвязь этой комической ситуации с образами "Empire V".
Но, несмотря на такие — очень редкие — биографические подарки, Пелевин, повторимся, принадлежит к числу писателей, про которых лучше "не знать". Например, уже длительное время ходят настоятельные слухи, что последние вещи он написал в рамках контракта с издательства "Эксмо", согласно которому он должен выдавать продукцию с определенной регулярностью. В издательстве, правда, это опровергают и утверждают также, что права на "Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана" они получили в качестве участников тендера. Но, как бы там ни было, лучше бы этого не знать, потому что теперь, читая рассказы из этого сборника, мы практически не можем отделаться от впечатления, что издаются они сейчас из-за каких-то внешних причин, например, как раз из-за контракта. Стилизованный под научно-историческую статью рассказ "Пространство Фридмана", доводящий до логического конца хрестоматийное утверждение "богатые люди не похожи на нас с вами", шикарно смотрелся на страницах предназначенного для этих самых людей журнала Forbes, но в качестве пятой части книги (в "П5" входит пять рассказов) выглядит неубедительно. И просто умно и остроумно, но — не убедительно. То самое "Кормление крокодила Хуфу" начинается ученическим диалогом из современной жизни: "-- Сейчас все в мире поменялось местами, — сказал Алексей Иванович. — Здесь туман, в Америке заморозки. Зато в Магаданской области солнце жжет, как поцелуй Тины Канделаки. — Кстати, — не выдержала сидевшая сзади Танюша, — насчет поцелуя Тины Канделаки. Будете ехать с такой скоростью в тумане, действительно можно чмокнуться". Зато потом один из героев там говорит такие слова: "Если зажечь в комнате лампу и поместить перед ней фигурки людей и животных, от них на стену упадут тени. Если поставить фигурку близко к лампе, ее тень будет большой. Если поставить ее далеко от лампы, тень будет маленькой. Поднося фигурки к лампе и удаляя их, можно менять взаимные размеры теней на стене. Точно так же вещи и существа на земле обладают взаимными свойствами относительно друг друга. Передвигая их перед своей волшебной лампой, я заставляю существа и предметы совершать непривычное и странное. Малое делаю равным большому. Большое равным малому. Поскольку все тени равны между собой, я через мир теней властвую над миром предметов. Но люди даже не постигают, в какой именно момент я показываю им главный фокус". И это — почти про Пелевина. Он умудряется писать так, что, читая даже самые, казалось бы, малоудачные его произведения, невозможно побороть волнение — может быть, мы все-таки чего-нибудь не поняли, и это нам сейчас показывают "главный фокус".