Знаменитый режиссер ПЕТЕР ШТАЙН рассказал АЛЛЕ Ъ-ШЕНДЕРОВОЙ, чем он занимается, уйдя из немецкого театра.
— Как возникла идея превратить "Фауста" в моноспектакль?
— Это предложил композитор Артуро Аннеччино. Спустя пять лет после того, как появился тот спектакль, он создал на основе той партитуры новую музыкальную композицию. Я посмотрел на текст, попробовал приноровиться к музыке и согласился — мне это доставляет большое удовольствие. Считается, что немецкий язык не очень красив, но Гете создал на этом языке потрясающие вещи! Последние 15 лет, с тех пор как я ушел из театра "Шаубюне", я довольно часто устраиваю вечера декламации. Предпочитаю сложные тексты, скажем, вторую часть "Фауста" или зарифмованный перевод "Онегина". Или "Валленштайна" Шиллера. Иногда даже Чехова, но это еще труднее: проза, да еще в переводе.
— Вы, наверное, самый знаменитый постановщик Чехова после Станиславского и Немировича-Данченко. Из всех чеховских пьес вы не поставили только "Иванова".
— Да-да, "Иванов" и еще "Платонов", я когда-нибудь к ним вернусь. Чтобы ставить Чехова, нужен актерский ансамбль, а у меня такого сейчас нет. Хорошо бы, чтобы Чехова ставили молодые, но они за редким исключением делают плохой театр. И потом знаете, вот я беседую с вами и очередной раз думаю: почему театром интересуются только женщины?! Я-то глубоко убежден в том, что театр — это мужское дело. В Германии сейчас актрисы гораздо сильнее, чем актеры. В России, по-моему, пока еще не так: вы, как всегда, немного старомодны. Какое преимущество у мужчин? Они более активны, ведут себя как петухи, эти петушиные бои они устраивают на сцене, для театра это хорошо. Вялый, манерный театр малоинтересен.
— А если женщина стремится играть мужские роли?
— Это странно. И когда мужчины играют женщин, тоже не люблю, даже в кабуки и но. Впрочем, скажу вам парадоксальную вещь: если начинать жить заново, я бы предпочел родиться женщиной.
— Но они же такие вялые на сцене...
— Ну, знаете! Есть же жизнь и помимо театра!
— Сейчас часто говорят, что современный театр больше не нуждается в актере-личности.
— Это безобразие. Режиссер и актер должны быть равноправны в работе, в конце которой на сцене остается один актер — режиссер отходит в сторону, автор тоже. Великое чудо театра в том, что актеры произносят текст автора, который уже пару тысяч лет назад ушел из этого мира, а у нас при этом создается такое впечатление, что текст рождается прямо сейчас. Это высшее проявление театра. Но режиссеры сегодня отбрасывают автора и придумывают все сами. Я смотрю на сцену и вижу только режиссера и актеров-марионеток.
— Но вы ведь тоже ставили современные драмы — были первым постановщиком "Роберто Зукко" Бернар-Мари Кольтеса. Пару лет назад выпустили в Лондоне "Черную птицу" ("Blackbird") Дэвида Хэрроуэра. Все равно предпочитаете Шекспира с Еврипидом?
— "Черная птица" оказалась успешным коммерческим проектом, что меня удивило, я ведь представляю совсем другой театр! Современные пьесы легко понять: читаешь первую строчку, и все ясно. А вот Еврипида я перечитываю снова и снова и не могу разобраться. Впрочем, конечно, нельзя ставить только античных авторов и Шекспира, но надо сопоставлять все новое с ними. Вот у Чехова была та же проблема. Ему не нравился тот театр, который существовал до него, но он хорошо его изучил. Попробовал что-то сделать — написал "Платонова", потом отбросил. Начал писать водевили и постепенно приблизился к той драматургии, которая для него и его времени была приемлемой. Вторая его хитрость — то, что он стал изучать театр изнутри. Впрочем, это, по-моему, было ошибкой. Когда ты начинаешь вплотную заниматься театром, ни на что другое времени не остается. Это болото.
— Вы 15 лет руководили берлинским театром "Шаубюне". Это было болото?
— Я его немножко преобразовал, создал в нем островки твердой почвы, на которых пытался устоять.
— Вы не скучаете по тому времени?
— Иногда. Но все же театром нужно руководить, пока ты молод и подвижен. А когда тебе 70, ты уже сформировался, сложно подстраиваться и приспосабливаться. Хотя я стараюсь тренировать себя, стараюсь общаться с молодыми, пытаюсь сохранить определенную степень подвижности. Правда, немецкие театры не особенно меня приглашают. Мои спектакли слишком доходчивы, сейчас это немодно. Вот я и ушел, освободил место для молодых. Думаю, я правильно сделал, что отошел от немецкого театра. От немецких критиков, к нападкам которых я привык, от немецких актеров...
— Большую часть времени вы теперь проводите в своем итальянском поместье.
— У меня по-прежнему мало свободного времени: я ставлю много опер. В перерывах занимаюсь крестьянским трудом, это доставляет мне огромное удовольствие. Недавно занялся строительством — построил в имении небольшой театр. В общем, начал общаться с нормальными людьми.