Премьера театр
В своем документальном спектакле, показанном на сцене Центра Мейерхольда в рамках московского фестиваля "Новая драма", польский радикал Ян Клята решил вернуться на 60 лет назад — в тот самый день, когда участники Ялтинской конференции договорились передвинуть границы Польши. Как они это делали, наблюдала АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
"Что случилось с польскими офицерами, взятыми в плен? — Не знаю. Что касается природы, то я романтик.— А с офицерами-то что?! — Да не знаю, разъехались куда-то..." — беседы Черчилля со Сталиным в пьесе Дуни Функе и Себастьяна Маевски напоминают диалоги из пьес абсурда. Впрочем, этот абсурдный фон служит лишь рамкой для рассказов живых свидетелей уничтожения Вроцлава — немцев и поляков, вспоминающих события своей юности.
Очень пожилые люди, кто на костылях, кто в кресле, кто вполне уверенно держась на ногах, рассказывают, похоже, первое, что пришло в голову. Как поляки и украинцы делили вещи только что угнанных в гетто евреев. Какими изможденными были отступавшие в конце войны немцы — падали под свои же танки, и на дороге оставалось месиво из кишок. Как наступавшие русские насиловали всех подряд — немок, полек, больных, грязных. А потом еще вели с ними задушевные беседы — жаловались на жестокость немцев с русским населением.
Профессиональных актеров в спектакле только трое. В их гротесковом исполнении участники Ялтинской конференции сильно напоминают персонажей телепередачи "Куклы". Оправдывая свою славу театрального диджея, режиссер помещает их в подвешенный над сценой танцпол, переливающийся неоновыми огнями. Во время музыкальных пауз "большая тройка" превращается в рок-группу: Сталин с Черчиллем вжаривают на электрогитарах, а прикованный к инвалидной коляске Рузвельт вторит им на синтезаторе. Остальное время мировые лидеры играют в карты, острят и сутяжничают насчет нового миропорядка.
Самые смешные реплики достаются, конечно же, Сталину: сперва по рассеянности он произносит здравицу Гитлеру, потом изрекает нечто вроде "О людях надо заботиться до конца" и предлагает обсудить польский вопрос. Разумеется, географической карты у троицы нет. Как передвинуть польские границы на запад, Черчилль объясняет на спичках. "А если поляки обидятся?" — подает голос Рузвельт. "А пусть"...
Живые свидетели рассказывают, что вышло из этого "пусть": как их гнали из дому, грузили в вагоны, везли под Краков и подселяли к другим семьям. Но сравнения с байками Сталина и Черчилля их вяловатые рассказы не выдерживают. Непоставленные голоса к исходу двухчасового спектакля звучат все тусклее и монотоннее. В финале, когда старушка в платке, сидя в двух шагах от первого ряда, зачитывает список своих односельчан, поясняя, кто был поляк, кто украинец, череда незнакомых имен вызывает отрешенную усталость, как от долгой прогулки по кладбищу.
Впрочем, во время поклонов — режиссер выводит стариков поодиночке, давая возможность каждому побыть в роли звезды,— к усталости примешивается куда более сильное чувство. При всей странности, избыточной подробности и намеренном отсутствии художественной огранки спектакль Яна Кляты вызывает острую зависть. Потому что никто и никогда не поставит такой спектакль в России. Потому что, когда российская новая драма переболеет наконец "детскими" проблемами наркоманов, безработных и проституток, свидетелей событий, подобных описанным в "Трансфере!", будет уже не найти.