Презентованная на этой неделе книга Гайдара "Государство и эволюция" существенно проясняет политическую позицию автора — и в части ушедших в прошлое коллизий 1991-1992 года, и в части вполне актуальной чеченской кампании.
Проясняет, ибо в своей книге "отец реформы" демонстрирует столь напряженное ощущение истории, что делается понятным и то, до какой большой степени историческое мироощущение вообще определяет политическое действие автора, и то, как ключевые пункты этого миросозерцания находят конкретное отражение в конкретных политических решениях.
Суть миросозерцания базируется на факте, что цивилизация западного типа (частная собственность, рынок, права личности etc.) является чудом, невозможной флуктуацией, попирающей все закономерности косного бытия. Грубо говоря, если перемножить те квадратные километры, на которых жили человеческие сообщества, на те века от Ромула до наших дней, в которых они жили, то 99% полученного пространственно-временного континуума будут занимать общества реального социализма, в которых власть порождает богатство, но никак не наоборот, а гражданские и имущественные права личности не то что попираются, но господствует девственное непонимание того, что эти права вообще существуют. Общество же западного типа это один процент и редчайшая удача. Россия веками пытается оторваться от 99 и примкнуть к 1% и веками же срывается в прежнюю засасывающую колею.
При чтении книги возникает образ России, как экипажа, по ступицу сидящего в не отпускающей его глинистой колее, откуда можно и должно вырваться лишь при помощи сверхусилий. Отсюда можно понять гайдаровскую логику 1992 года — идти на какие угодно жертвы и на какие угодно компромиссы, лишь бы выскочить из колеи. Отсюда и суть его разногласий с Явлинским. В то время как Гайдар сугубо историчен и не мыслит реформу вне историософского контекста, Явлинский в принципе внеисторичен и мыслит ее сугубо технологически. Лидер "ЯБЛока" объясняет, что на месте засасывающей колеи надо было иметь шестирядный автобан — это помогло бы сберечь топливо и предотвратить чрезмерный износ трансмиссии. Лидер "ВР" исходит из того, что говорить о топливе, трансмиссии, ниже об автобане, можно лишь выскочив из ловушки и обретя хоть какую-то способность к движению.
Но отсюда понятна и неистово антивоенная логика, явленная Гайдаром нынешней зимой. При том, что автора книги, как и всякого нормального человека, не могли не потрясать бедствия войны, реакция далеко превышала ожидаемую. Тем более, что либеральные консерваторы Запада, на которых (в особенности на английских) Гайдар крайне похож по психофизическому складу, осуждая или не осуждая разные войны своих правительств, сроду не являли такой запальчивости. Дело, вероятно, не только и не столько в Чечне, сколько в Сараеве, где, по мнению автора, 28 июня 1914 года с убийством эрцгерцога Фердинанда родился большевизм. Россия, уже входившая в спокойную гавань западного мира, военным ураганом была вновь отнесена в бушующий океан реального социализма. Ибо война — мать коммунизма. С одной стороны, "залпы войны разносят вдребезги становой хребет нравственности", с другой — "войну вообще можно охарактеризовать как максимально возможное вмешательство государства в человеческую жизнь". Но если устойчивое общество западного типа, страдая от военных ядов, способно к выработке противоядия, то для переходного российского общества война — как стакан водки для недолеченного алкоголика. Гарантированный срыв.
Теоретически Гайдар спорит с теми, кто видит причину катастрофы 1917 года не только в мировой бойне, но и в конкретных действиях прогрессивной общественности по разложению тыла — жесткость концепции есть жесткость концепции. На практике же поведение лидера ВР, совершенно лишенное той уверенной в себе радости, которую излучают борцы с преступной войной, свидетельствует о раздирающей его антиномии: война ужасна, ибо "с грохотом рушатся все формы существующей в обществе легитимности", но не менее ужасно самому рушить эти формы — к чему зовут его товарищи по борьбе. В итоге, сколь можно судить по выраженному в книге миросозерцанию, нынешнее антивоенное демдвижение являет собой весьма разнородный конгломерат: пацифисты, упивающиеся своим пацифизмом по принципе "Черт с ней, с Россией!", Явлинский, упивающийся своим любимым "Черт с ними со всеми, лишь бы стать президентом!", и автор книги, которому безразличны и пацифизм, и Дудаев, и президентство, но которому — на его беду — небезразлична злосчастная российская история.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ